Майкл Карлей - 1939. Альянс, который не состоялся, и приближение Второй мировой войны

В такой обстановке Советский Союз был дополнительным источником англо-французских трений. Даже в 20-е годы французское правительство не хотело портить отношения с британскими тори, становясь слишком дружным с «Советами». И получался некий странный изгиб, являвшийся источником головной боли для некоторых французских политиков: в силу того, что Британия не хотела, чтобы Франция укрепляла свою безопасность, улучшая отношения с Советским Союзом, она не спешила оказывать Франции военную и политическую поддержку, в которой та нуждалась взамен франко-советского сближения.

Единственным путем для Британии и Франции выбраться из мешанины этих противоречивых интересов и надежд — было разрешить экспансию нацистской Германии на восток и/или юго-восток. Вот по этому вопросу разногласий не было. Еще в 1935 году Сарджент выдвигал как главный аргумент: «Если... мы перекрыли Германии все способы экспансии на восток, где она меньше всего может войти в конфликт с британскими или чьими-либо другими интересами, мы должны быть готовы к тому, что пропорционально этому усилится немецкое давление в направлении Дуная». Британский посол в Берлине, сэр Эрик Фиппс призывал не наматывать слишком много «колючей проволоки» на юге и востоке, чтобы нацистский «зверь» не повернул на запад. Сарджент соглашался: «Я никогда не был вполне готов поверить в истинность заявлений Литвинова о «неделимости мира»...». 99 В конце 30-х годов британские и французские разведывательные службы пришли к выводу, что Германия первым делом двинется на восток. И такая перспектива совсем не обеспокоила французское и британское правительства. Болдуин и Чемберлен, например, были довольно единодушны в предвидении советско-германского конфликта. Болдуин заявлял своим коллегам по Консервативной партии в 1936 году:

«Всем нам известно это немецкое желание — и он выступил с ним в своей книге (т. е. Гитлер в книге "Mein Kampf") — двинуться на восток, и если он на самом деле двинется на Восток, мое сердце не разорвется от горя... Существует конечно одна опасность, о которой вы все возможно подумали — предположим, русские и немцы начнут воевать и Франция, подчиняясь тем грустным обязательствам, которые взяла на себя по договору, тоже ввяжется в войну как союзница России; не почувствуете ли вы себя обязанными тогда помочь Франции? Так что если уж в Европе суждено случиться какой-либо войне, то я хотел бы видеть участвующими в ней только большевиков и нацистов». 100

Изменений в этом отношении не произошло и когда премьер-министром стал Чемберлен. Он говорил на заседании кабинета в 1938 году: «...наше отношение должно руководствоваться в первую очередь тем фактом, что мы не хотим видеть Францию втянутой в войну с Германией по поводу раздора между Германией и Россией, в результате чего мы тоже окажемся вслед за Францией втянутыми в войну». 101 Британская разведка считала настоящим врагом Советский Союз, точно так же думал и французский генеральный штаб. 102 Эта антисоветская настроенность вела к тому, что разведсводки намеренно искажали данные о военном потенциале Советского Союза. Никто и слышать не хотел о достоинствах нежелательного и опасного союзника. Технические доводы о недостатках в вооружении Красной армии просто маскировали антикоммунистическую настроенность некоторых идеологов. 103 Это был приятный, внушающий иллюзии, но самообман, ибо, насытившись на востоке, Гитлер мог повернуть и с удвоенной силой обрушиться на запад, как это предвидел, например, Черчилль. Принимая во внимание эти англо-французскую предвзятость и недоброжелательство — о которых были прекрасно осведомлены Литвинов и его послы, — может показаться даже удивительным, как долго советское правительство не отказывалось от мысли наладить механизм коллективной безопасности. Можно предположить, что только неприкрытая враждебность Гитлера удерживала Советский Союз от поисков альтернативной линии поведения. Но, как указывал британский посол Чилстон, у советского правительства просто не было возможности вести себя иначе, поэтому оно так и держалось за коллективную безопасность, насколько бы неэффективной она ни оказывалась. 104

5 октября 1938 года Уинстон Черчилль, тогда рядовой член палаты общин и неутомимый критик консерваторов выступил в парламентских дебатах, касавшихся внешней политики правительства в свете Мюнхенской конференции, которая отдала на волю нацистов Чехословакию. Черчилль уже и до этого в течение нескольких лет критиковал британское правительство за слишком вялое отношение к перевооружению армии и постоянные уступки нацистской Германии. Он был необыкновенный человек: солдат, журналист, историк, политик и министр короны. Обладая огромной силой характера и твердостью духа он никогда не боялся выступать против мнения большинства. Наоборот, сторонники политической ортодоксии имели все основания бояться его выступлений в палате или на страницах британской прессы. Черчилль мастерски владел английским языком и был прекрасным оратором, он презирал нацизм и Адольфа Гитлера, клеймил позором английское правительство за неспособность разглядеть очевидную опасность, угрожавшую Европе. Он часто пользовался в своих метафорах и эпиграммах понятиями тьмы и света, добра и абсолютного зла. Его выступления заставляли премьер-министров Стэнли Болдуина и Невилла Чемберлена, а также их коллег по передним (правительственным) скамьям в парламенте кривиться снисходительной усмешкой, скрывая злость, когда стрелы Черчилля достигали своей цели. «Пять лет я пытался растолковать депутатам эти проблемы, но без особого успеха», говорил Черчилль в марте 1938 года, после гитлеровского аншлюсса Австрии. «Я наблюдал, как этот славный остров беспомощно и безрассудно выбирает путь, который ведет его к бездонному водовороту. Вначале это широкая, устланная ковром лестница, но чуть погодя ковер под ногами кончается. Дальше — голые каменные плиты, а через несколько шагов и они начинают крошиться под ногами...». 1