Эрнст Добльхофер - История письма - Эволюция письменности от Древнего Египта до наших дней.

Приблизительно так представлял себе К. Зете развитие египетского письма, из которого, по его мнению, естественным путем образовалось семитское буквенное письмо. В действительности процесс ни в коем случае не был таким простым и прямолинейным. Слово, слог и звук суть понятия, вошедшие в плоть и кровь нашу со школьной скамьи, поэтому мы склонны предполагать наличие такого рода знаний и у первобытного человека. Практика же показывает, что эти знания даются с трудом; что же касается выделения отдельных звуков, то осознание этого акта представляется вначале почти невозможным. Поэтому, прежде чем рассматривать историческое развитие систем письма, рекомендуется рассмотреть каждую стадию развития в отдельности. По соображениям удобства мы пока примем традиционное теоретическое представление о последовательности «нефонетическое словесное письмо — звуковое письмо» и будем постепенно исправлять его в соответствии с приобретенным опытом.

В идеографическом письме более или менее сложная мысль выражается одним рисуночным знаком. Эта мысль может соответствовать предложению, но не обязательно. Содержание мысли может быть установлено только в общем, по смыслу, и ни в коем случае не по точному звучанию слов. Для того чтобы читать такое письмо, в каждом случае знание данного языка необязательно, так как общий смысл в какой-то степени ясен из самих рисунков. Разумеется, отдельные слова, особенно важные для смысла целого, могут быть выделены как особые единицы и обозначены особыми знаками. Во всяком случае, нет непреодолимой трудности в разложении речи на элементы-слова и, если это необходимо, закреплении за словами особых знаков.

В словесном письме каждое отдельное слово изображается особым рисуночным знаком. Это чрезвычайно важный шаг вперед по сравнению с исходным идеографическим письмом, потому что словесное письмо не передает общий смысл сказанного, а фиксирует сказанное пословно. Так как рисунок вначале передавал понятие, а звучание во внимание не принималось, то теоретически можно сделать вывод, что флективные элементы, т. е. окончания при склонении и спряжении, на письме могли еще не выражаться. Порядок слов все же, очевидно, находил отражение в порядке следования рисуночных знаков, и тем самым делалось необходимым знакомство того, кто хотел понять написанное, с грамматическим строем языка.

Трудности всевозможного рода возникают и в чисто словесном письме. С помощью рисунка легко изобразить то, что конкретно воспринимается сознанием: одушевленные существа (мужчина, женщина, солдат, лошадь, птица, жук, рыба) или предметы (цветок, глаз, плуг, солнце), а также зрительно воспринимаемые действия, т. е, такие глагольные понятия, как «бить», «есть», «летать», «плакать», можно передать рисунком бьющего или глотающего пищу человека, летящей птицы или глаза с капающей из него слезой. При этом иногда ради простоты вместо целого рисовали часть , если часть эта была характерна для всего понятия: голова быка заменяла рогатый скот, vulva — женщину и т. д. Но как обстоят дела с чувственно невоспринимаемыми понятиями и действиями, такими, как «возраст», «прохладный», «править», «говорить»? В этом случае прибегали к описательному рисунку и передавали, как, например, это делали египтяне, «править» — рисунком скипетра, а «говорить» — рисунком человека, подносящего руку ко рту, или изображением рта, из которого будто бы что-то исходит. И в этом случае часть выступает вместо целого: «идти» изображается не как идущий человек целиком, а как две шагающие ноги, «слушать» — как ухо и т. д. Рисунок изображал понятие и не передавал звучания слова. Но здесь еще отсутствует средство для обозначения звучания слова, которое часто необходимо. Обстоятельства не всегда безразличны к тому, что мы говорим: «есть» или «кормить», «править» или «приказывать», «солдат» или «воин», «лошадь» или «конь». А как точно передать собственные имена , прежде всего личные? Так в большинстве письменных систем очень рано возникает необходимость передать звучание слова более или менее близко к действительному. И тогда прибегают к уже много раз обсуждавшемуся средству — звуковому ребусу , когда вместо трудно изобразимого с помощью рисунка понятия рисуют схожее по звучанию , но предметно неродственное понятие . В немецком это выглядело бы так, как если бы мы, более или менее точно желая передать понятие «дурак» ( Tor ), рисовали бы ворота ( Tor ), arm «бедный» выражали бы посредством Arm «рука», Rat «совет» — Rad «колесо», Segen «благословение» — sägen «пилить», Fetisch «фетиш» — Fee «фея» плюс Tisch «стол»; или во французском fait «сделанный» — faite «фронтон», sens «смысл» или sans «без» — посредством так же звучащего sang «кровь» (например, изобразив каплю крови); в английском can «мочь» — can «кувшин» или meet «встречать» — meat «мясо» (изобразив, например, кусок мяса). При этом слово, которое необходимо изобразить, не обязательно должно точно совпадать по звучанию со словом, к помощи которого мы прибегаем. Для сравнения можно привести неполные рифмы у Шиллера и других поэтов, с которыми мы легко миримся, как, например, untertänig — König, heut — Zeit, Weh — Höh .