Карл Бартц - Трагедия абвера. Немецкая военная разведка во Второй мировой войне. 1935–1945

На маленьком листке бумаги он нарисовал пастелью портрет дочери. Долго вглядывается в него, в каждую черточку, пристально и испытующе. Затем достает другую картинку: красный дом в Сакрове. Гавел протекал совсем рядом, летом приходилось натягивать сетку от комаров. Но сегодня был сочельник 1944 года.

2 февраля 1945 года Догнаньи с его желтым сундучком был доставлен из Заксенхаузена во внутреннюю тюрьму тайной государственной полиции. Там его поместили в одиночную камеру, которую он никогда не покидал, поскольку не мог ходить. За сутки до того – в первой половине дня – здание было сильно повреждено бомбежкой. Это был самый интенсивный американский дневной налет на Берлин. Основной корпус вскоре охватило пламя. Но подвальный этаж сохранился. С этого момента там уже не было ни воды, ни отопления; поначалу прекратилась даже подача электроэнергии.

Камера Догнаньи не запиралась, и Дитриху Бонхёферу, который также сидел в подвале, удалось наладить связь со свояком. Они смогли согласовать свои показания для допросов в тайной государственной полиции.

Вскоре внутренняя тюрьма опустела. Заключенных распределили между концентрационными лагерями в Бухенвальде и Флоссенбюрге. После широкого прорыва русских к Одеру 15 января 1945 года уже было немыслимо отходить в Мекленбург.

Отправкой во Флоссенбюрг руководил комиссар Зондереггер. Был заказан автобус. Впереди сидел шофер, далее разместились заключенные, кто – в гражданском, кто в тюремной одежде.

Они сидели следующим образом:

генерал Томас Штрюнк;

генерал Остер Шахт;

сотрудник гестапо Канарис;

старший судья Зак;

сотрудник гестапо Шушнигг с семьей.

Ехали через Хоф, Вейден на Флоссенбюрг – местечко, расположенное неподалеку от старой чешской границы. Когда автобус прибыл, было уже поздно, и коменданта в лагере не было. Заключенных разместили в кирпичном тюремном блоке.

Помощнику коменданта передали из Берлина следующий приказ: заключенных содержать в кандалах и хорошо кормить. Комендант отвечал за то, чтобы арестованные в любой момент были в состоянии морально и физически выдержать судебный процесс. Арестованных разместили в тюремном блоке таким образом, чтобы каждого из них отделяла камера с заключенным из совершенно чуждой среды. Письма были запрещены. Содержание полагалось приличное.

Среди узников, еще остававшихся на Принц-Альбрехт-штрассе, был Догнаньи. Поскольку он был вынужден продолжать играть свою роль, а никого не было, кто мог бы ухаживать за беднягой, принести ему воды, побрить, переменить белье, вскоре его постель и одежда оказались в ужасно запущенном состоянии. Он зарос страшной щетиной, а на его спине образовались гнойные нарывы.

Когда Зондереггер обнаружил его в подобном состоянии, он сразу же доложил об этом Хуппенкотену, который выделил для ухода подследственного, некоего доктора Энзе. Энзе мог находиться в незапиравшейся камере Догнаньи и должен был оказывать Догнаньи необходимую помощь.

Догнаньи удалось переправить жене весточку. Он просил прислать ему дифтеритную инфекцию, чтобы заразиться. Таким способом он хотел оттянуть судебный процесс.

Бациллы передал не профессор Бонхёфер, как утверждалось, а медсестра из потсдамского лазарета. Догнаньи получил мазок и сжевал его. Но дифтеритом не заразился.

В записке, которую он переправил жене после того, как занес себе бациллы, говорилось:

«Душа моя! С каким замиранием сердца вчера я наблюдал за появлением из чемодана присланного тобой бокала, ты себе не можешь и вообразить. А потом книги и термосы. Наконец, наконец-таки пара строчек от тебя – более чем за последние полгода – дар, за который я горячо благодарил Бога в ночной молитве. Я так тебе благодарен, любовь моя…

Допросы продолжаются, и ясно, что ожидает меня, если не свершится чудо…

Потому я не боюсь никакой инфекционной болезни… Конечно, я сразу же сунул в рот дифтеритный мазок, однако по техническим причинам это стало возможно лишь в половине восьмого вечера, и у меня такое впечатление, что ватка уже подсохла. Как можно быстрее я прожевал тампон. Как я слышал, дифтеритные бациллы не слишком подвижные, но не переносят высыхания, а нуждаются во влаге. Их инкубационный период – трое – восьмеро суток. Боюсь, что у меня иммунитет и я не заболею. Но повторное заболевание все-таки возможно. Можешь смело послать мне еще один мазок, а если у тебя есть и еще что-нибудь, то и это.

Я должен попасть отсюда в больницу, но таким образом, чтобы меня больше не могли допрашивать! Обмороки, сердечные приступы не срабатывают, и если я поступлю в больницу без нового заболевания, то это может стать даже опасным, поскольку тогда они меня быстро вылечат. Зондереггер сегодня сказал: «В ваших собственных интересах, чтобы допросы кончились как можно скорей. Рейхсфюрер не заинтересован держать вас здесь; он желает, чтобы вы выздоровели. Рейхсфюрер желает как можно быстрее покончить с допросами. На время, пока будет готовиться обвинительное заключение, вас направят в госпиталь – может, в Центральную Германию или в Баварию, чтобы снова поставить вас на ноги. В том состоянии, в котором вы сейчас находитесь, вас нельзя отдавать под суд, но через три-четыре недели вы тогда будете как огурчик!»