Владимир Николаев - Сталин, Гитлер и мы

Что же произошло на самом деле? Сама Светлана этого прямо не объясняет, но, по-моему, проговаривается в своей «Книге для внучек». Похоже, все дело было в начавшейся у нас перестройке. Вспомним, что она ознаменовалась резким усилением разоблачения сталинских преступлений. На Ленина и его партию у нас в начале перестройки еще не смели замахиваться, сводили все наши беды к одному Сталину, официально считалось, что это он был плохим, а Ленин — хорошим. Светлана, конечно, понимала, что это совсем не так, об этом можно судить по ее первым трем книгам. Но все равно, казалось бы, она должна была приветствовать перестройку в целом, если судить по ее взглядам, вытекающим из ее прежних сочинений. Так- то оно так, но вот в книге «для внучек» слышны уже и другие мотивы. Нет, она не отказалась от своих прежних убеждений, но они приобрели несколько иную тональность. Ее сложную и своенравную натуру, конечно, не мог не ошеломить такой мощный поток публичных разоблачений Сталина. Думается, что тут сыграл свою роль тот факт, что она встретила перестройку в Грузии, где ее отец безжалостно уничтожил много родных ему по крови людей. Как известно, у горцев такое преступление считается куда более страшным, чем у нас в России. Кто знает, с чем столкнулась там Светлана? С одной стороны, люди, боготворившие ее отца несмотря ни на что, с другой — многие ненавидели его и к тому же были воспитаны на традициях кровной мести…

Перед тем как снова покинуть СССР, Светлана написала Горбачеву, что хотела бы встретиться с ним, но он ей не ответил. Ее довольно прохладна принял Е. Лигачев, отпетый сталинист и второй тогда человек в государстве, уж он-то, разумеется, никак не мог ей простить все то, что она написала о нас в своих воспоминаниях. По всей вероятности, эта встреча и решила ее дальнейшую судьбу. Она вернулась на Запад.

«Путешествие на родину выглядело сумасшедшим поступком», — признается она и продолжает: «…Но не надо сожалеть об этом… Мне надо было увидеть снова детей, родные места и старых друзей. Оле надо было узнать важную часть ее собственного наследия. Без этих восемнадцати месяцев ее жизнь, как и моя, были бы неполными, незаконченными и даже — неестественными».

Все это можно понять. Но дальше следует уже нечто новое в ее восприятии нашей истории и самого Сталина: «Десять Горбачевых понадобится, чтобы завершить этот процесс, чтобы хотя бы поставить Советский Союз рядом с современными социал-демократиями… О нет, еще очень далеко идти, и еще рано трубить победу. КПСС медленно изживает самое себя, но не рухнет так вот прямо, как поверженный дракон, а долго, долго еще будет корчиться, распространяя вокруг все то же ядовитое дыхание обмана и скаля жадные зубы на весь мир… Моя личная концепция состояла и состоит в том, чтобы всегда разделять Сталина на человека и политика… Я считаю партию ответственной за все то, что приписывается сейчас одному лишь Сталину. Мое мнение разделяют многие. Это — не «защита», а историческая объективность».

Теперь Светлана так пишет о своем отношении к отцу: «С годами стало возможным сделать какие-то обобщения. Мне думается, что Сталин, конечно, принадлежал Грузии своим темпераментом, наследственностью, характером. Но России он принадлежал как революционер и всем тем, что он узнал и сделал за свою жизнь. Он бросил Грузию рано и полюбил могучую, огромную, жестокую Россию, потому что любил силу. России он служил так, как мог, сделал ее индустриальной страной и выиграл победу над нацистской Германией. Маршал Георгий Жуков в первом варианте своих мемуаров, вышедших еще при его жизни, отдал дань способностям Сталина как крупного организатора и полководца во время войны…»

Нужно ли это комментировать? Можно только обратить внимание на то, что Светлана специально подчеркивает, что речь идет о «первом варианте» мемуаров Жукова. Как известно, писал он их под тяжким прессом двойной цензуры — ЦК КПСС и Политуправления Советской Армии, обе эти могущественнейшие тогда организации всеми силами держались за миф о гениальном полководце и заставили Жукова вписать эти положения в его мемуары. Это теперь общеизвестно. Впрочем, Светлана могла бы и сама об этом догадаться, проведя у нас в стране полтора года. Но догадаться не захотела…

От нас она уехала с дочерью в Англию. Там дочь училась, рано вышла замуж и уехала жить в Америку. После этого Светлана жила одна в Лондоне в доме для престарелых, затем оттуда переехала в уединенную деревню на западном побережье Англии. Там ее с большим трудом обнаружил корреспондент английской газеты «Дейли мейл» и взял у нее интервью. В нем она, в частности, упоминает и о том, как разорилась в Америке, когда Питерс выкачал из нее около миллиона долларов. Она беседовала с корреспондентом в своей коммунальной квартире, где жила на небольшую пенсию и даже получала дотацию на квартплату. В интервью также говорилось, что она никак не может найти издателя для двух заключительных книг своих воспоминаний. Наконец, уже под занавес уходящего двадцатого века, она перебралась из Англии в Нью-Йорк и поселилась там у дочери, которая работала тогда продавщицей в магазине и официанткой. Погонит ли судьба Светлану куда-нибудь еще?