Владимир Лапенков - История нетрадиционной ориентации. Легенды и мифы всемирной истории.

(Интересно было бы узнать, как сложилась судьба внучки. Хочется надеяться, что ни этрусскость, ни вычлененная семантика линейного письма ей нисколько не повредили.)

Можно упомянуть еще два маленьких шедевра Гриневича. Первый — это расшифровка личного значка рунолога Антона Платова (он же — Иггволод) как праславянского повествования о моче и сперме, второй — перевод надписи на осколке глиняной посуды натуфийской культуры (окрестности Иерихона) IX тыс. до н. э., гласящей — на праславянском же — «РАНО БОНЕ ТО МОИ…», т. е. «Рано ароматы те мои [разносятся]»…

Чл. — корр. МАИ Беларуси, доктор физматнаук, лауреат Государственной премии БССР, профессор В.П. Грибковский: Гриневич «собрал огромную коллекцию памятников древней письменности и на основании глубокого научного анализа установил, что они все являются образцами праславянского слогового письма. Он впервые свел в единую таблицу все знаки и озвучил их. Таблица оказалась поистине волшебной. Она позволяет читать письмена, обнаруженные на обширных территориях Европы и Азии… После Гриневича Г.С. для расшифровки некоторых текстов не требуется филологического образования».

Волшебство! Вот чего явно не хватает в нашей жизни, чтоб без труда и без науки… и, как говорится в старом мультфильме, «прямо в руки»?..

Известный рунолог Антон Платов тоже попал «под раздачу слонов». Он был весьма изумлен, увидев в печати «перевод», сделанный Гриневичем, своего личного рунического значка:

«ЙАЛОНАИЧАЕМОЧАМОЙАИГИСЕЕНОЕКОРЫСЕ-НОЕБЕЙАМОКО».

Это всего лишь «транскрипция», значение — во всех смыслах — ниже. Платов постеснялся привести толкование Гриневича дословно, а зря. Оно любопытно:

«Я ядра и член. Семенная жидкость моя предмет любовной страсти. Новые потомки, дающие семя, были в далеком прошлом белковым веществом». Вспоминаете «блевово»?

«Вот уж не думал я, — пишет Платов, — обсуждая с художником… обложку моей книги, что когда-нибудь кто-то вытянет из нее "информацию" о чьих-то потомках, которые "были белковым веществом". Шесть рун в верхней части рисунка всего лишь передают старое название книги — RUNICA… остальная композиция является моим личным знаменем… которое я ставлю на своих книгах… Надпись на знамени, сложенная отнюдь не древними праславянами, а лично мной… классическими Старшими Рунами, означает всего-навсего "Я, такой-то, [сие] написал"».

Но Гриневич доволен: «А что касается изображения, которое сопровождает надпись, то оно точно отучает содержанию надписи: перед нами изящно, я бы сказал даже витиевато, выписанный мужской половой орган на «фоне» женского полового органа. Вот и все».

Платов пытается сохранить хладнокровие, но это плохо ему удается: «Именно так… Г-н Гриневич это точно подметил. Потому что обозвать священное древнерусское изображение Мирового Древа сплетением половых органов — это уже не просто невежество. Это — хамство».

Волнение рунолога не ускользнуло от внимания членкора Грибковского. Он защищает Гриневича следующим образом: «Будучи в состоянии истерии, А. Платов нечаянно проговорился в том, что обсуждаемый рисунок — это не только его личное знамя, а еще и "священное древнерусское изображение Мирового Древа". Вот теперь все стало на свои места. Не дураки были древние русы. Знали, в чем суть "Мирового Древа"».

Конечно, конечно. И прямо в руки. А вообще все это начинает напоминать дурной, постоянно повторяющийся, сон: куда ни глянешь — гриневичи с рунами стоят. И тихое раннее амбре непуганых критян… Пожалуй, наиболее долгим соревнованием за приоритет в области праязыка (а также — «прасимволики» и «пранарода») является соревнование между германскими и русскими патриотами. Правда, выделенная ариософская составляющая проявляется у наших соотечественников сравнительно поздно, а в последние годы можно сказать, что мы занимаемся буквальным калькированием довоенной германо-арийской традиции. Неоднократно уже упомянутый нами Герман Вирт, наследник древнего фризского рода, изучал фризскую филологию, историю германских языков и теорию музыки. Видимо, не случайно именно он стал главным комментатором и пропагандистом «древнефризского памятника», книги «Хроники Ура-Линды», в которой ряд ученых подозревают подделку. После окончания Первой мировой войны, куда Вирт ушел добровольцем, он — профессор филологии в Берлинском университете. Здесь он обращается к теме праистории человечества, которую исследует через многоплановое толкование календарного символизма, для чего изучил практически все известные к тому времени «мертвые языки».