Михаил Жирохов - Битва за Донбасс. Миус-фронт. 1941–1943

Аэродром наш расположился на крутом, обрывистом берегу моря. Летать над морем сложно. Затруднено ориентирование. Тем не менее боевая работа шла в напряженном темпе…»

Летчик-истребитель 16-го гвардейского авиаполка, впоследствии дважды Герой Советского Союза генерал-майор авиации Григорий Андреевич Речкалов:

«Это был жаркий во всех отношениях день. С утра до вечера нещадно палило солнце. Пылала земля. Наши войска продвигались на запад. Механизированные части, кавалерия, пехота шли по пятам откатывающегося противника. Гитлеровцы старались любой ценой удержать Донбасс. Они цеплялись за каждый пригодный к обороне рубеж, совершали массированные налеты авиации, пытаясь остановить наши войска.

В эти дни в воздухе все время гудели самолеты, разгорались жаркие схватки с врагом. Наши летчики часто вылетали на боевое задание с одного аэродрома, а садились на другом, значительно западнее.

Хорошо помнится знойный полдень. Десять краснозвездных истребителей, оставляя за собой тучи пыли на Таганрогском аэродроме, взяли курс на запад. Высота 4500 метров.

Внизу сквозь дымку едва просматривается тонкая, извилистая лента реки Кальмиус. Дым пожарищ достигает трех тысяч метров. При отступлении фашисты жгли все, что могло гореть. Мы уже в районе прикрытия, на большой скорости „прочесываем“ небо. Кажется, фашистов нет. Но вот со стороны моря показались чуть заметные точки. Передаю по радио: „Слева группа бомбардировщиков“.

До 70 „юнкерсов“ колонной на большой скорости со снижением летели в наш район. Впереди и с боков этой стаи висят „мессершмитты“.

Оглянулся на свою группу. Нас десять. Идем в заданном боевом порядке. Рядом со мной — пара Цветкова, чуть подальше — пара Клубова. На нашу шестерку возложена главная задача — громить бомбардировщики. Выше нас — четверка прикрытия капитана Федорова. Силы явно неравные. Фашисты нас пока не видят. Значит, надо действовать быстро, внезапно.

Решение принято: удар с ходу всей группой — мне шестеркой по головной группе „юнкерсов“, Федорову — в хвост строя. Лаконичный приказ по радио, и наши истребители ринулись на врага.

Короткие очереди вспороли небо. Два „юнкерса“ вспыхнули, как факелы. Задымил третий. Это ошеломило фашистов. Они заметались в панике, начали беспорядочно бросать бомбы. Следом за первыми двумя „юнкерсами“ грохнулся третий. Вскоре жарко запылали еще четыре „мессершмитта“.

„Молодцы! — передала радиостанция наведения „Тигр“. — Кавалерия благодарит“.

Тяжелый бой окончен. Домой! Но нет… В воздухе получаем приказ садиться на новом, только что отвоеванном аэродроме. Он находился на высоком берегу у самого моря. И деревня называется Обрыв.

Деревенские жители встретили нас, как самых близких и родных. Хозяйка квартиры, у которой я поселился, не помнила себя от радости. Еще бы! Два года тут хозяйничали фашисты. Еще неделю назад они твердили, что русским здесь не бывать. А вот сегодня в хате сидит русский летчик. Она и смеется, и плачет, и угощает чем может. Рассказывает, что два дня назад перед отступлением фашисты под дулами автоматов угнали в плен почти всю молодежь.

На другой день с утра из-за обрыва незаметно наполз туман. В землянке на нарах, устланных соломой, отдыхали летчики: курили, перебрасывались шутками. За дощатой стеной в другой половине разместился КП. Начальник штаба полка майор Датский поставил командирам эскадрилий боевую задачу и на карте показал линию фронта.

За ночь наши наземные войска подошли к очередному оборонительному рубежу по реке Кальмиус и находились в 20–30 километрах от Мариуполя. Обстановка была неясной. Сообщали, что северо-западнее города замечено большое скопление железнодорожных эшелонов. Мне нужно было уточнить это.

Было около семи часов утра, когда я со своим напарником Николаем Чистовым поднялся в воздух. В небе — ни облачка. День обещает быть жарким. С трехкилометровой высоты земля, подернутая дымкой, кажется сизой. Извилистая лента серой дороги петляет по желтым прямоугольникам полей. Где-то западнее Кальмиуса горят деревни. Подумалось: „Значит, фашистов с этого рубежа уже выбили! Выходит, данные о линии фронта устарели. Надо уточнить“.

Слева в стороне показался Мариуполь. На его южной окраине к небу тянулся огромный хвост пожарищ. От города на север, к Волновахе, поблескивало полотно железной дороги. Местами оно пропадало в зеленых посадках леса.

Это как раз тот район, где я должен был внимательно „разобраться“ в наземных делах. Все остальное сейчас меня не интересовало. Мне нельзя было отвлекаться. Надо сосредоточиться на задании: ни о чем другом не думать. Но сегодня что-то постороннее будоражит память. Почему именно сегодня? Может, оттого, что этот район мне хорошо знаком? А может, еще и потому, что два года назад в яркий августовский полдень на одном из железнодорожных перегонов нас, раненых и беспомощных, безжалостно расстреливал фашистский „мессершмитт“. В глазах до сих пор стоят развороченные вагоны с красными крестами, а над головой с ревом несутся фашистские самолеты.