Михаил Жирохов - Битва за Донбасс. Миус-фронт. 1941–1943

И вот теперь, потеряв его, не мог сдержать слез. Казалось, что я потерял самого дорогого и родного мне человека. Хотелось немедленно идти в бой, отомстить за его смерть.

Командир дивизии Дзусов, видя такое мое настроение, не скрывая, приказал командиру полка:

— В бой Бабака пока не пускать! Пусть уляжется боль. Бить немцев надо рассудком, а не нахлынувшими чувствами. Не то самому можно погибнуть…

Когда взволнованный и со слезами на глазах я жестко попрекал летчиков за то, что они не уберегли Караваева, ко мне подошел его друг по училищу Григорий Дольников. Выразив свое соболезнование, он сказал:

— А Валентин все думал, что ты к нему слишком уж придирчив. Иногда даже высказывал мысль, что ты, Ильич, им как летчиком недоволен. Правда, другие со стороны ему говорили: „Наоборот, тобой он очень дорожит и беспокоится о твоем благополучии. Запомни: с Бабаком будешь летать — не погибнешь!“ Ты и в самом деле слишком уж строгим был с ним. Эх, знал бы он твою душу…

Мне от этих слов еще больнее стало. Ведь я его не только ценил как летчика, а любил как родного брата. Радовался и его удивительной сообразительности в бою. Только, бывало, задумаю передать команду, а он уже ее выполняет, словно прочитал мои мысли…

Позже, обучая боевому мастерству других учеников, я старался быть более человечным, добрым, не скупился на теплые слова и душевное отношение…

Потом были еще потери. Причина их — все те же коварные действия немецких „охотников“. Тогда Дзусов решил проучить их, расправиться с ними.

— Немецкие „охотники“ — очень опытные летчики, но, будучи не в силах противодействовать нашей авиации, они и дальше будут стремиться наносить нам отдельные удары, используя внезапность. Надо подстроить им ловушку, из которой они бы уже не выбрались.

Для выполнения замысла командира в воздух была поднята группа наших истребителей из двух полков — нашего, сотого, и соседнего, шестнадцатого. Боевой порядок был очень разомкнут с таким расчетом, чтобы каждая пара находилась лишь в видимости соседней. Все пары эшелонировались по высоте, начиная с 800 метров и до 8–9 тысяч метров.

Во время полета в безоблачном небе стояла сильная дымка, из-за чего практическая видимость ограничивалась дальностью в четыре — шесть километров. Тактический замысел, разработанный на земле, „сработал“ удачно.

Немцы появились на высоте около четырех тысяч метров. Заметив пару наших самолетов, ринулись на нее в атаку с высоты. Но находившаяся выше пара Бориса Глинки, в свою очередь, атаковала их. Что ни предпринимали немцы — пробовали свечой взмывать вверх, бросаться в стороны или же уходить пикированием вниз к земле, — их везде встречали наши эшелонированные пары. Кончился бой тем, что оба немецких „охотника“ были расстреляны в воздухе, их самолеты врезались в землю недалеко один от другого, два костра пылали на земле.

Подобным образом расправились наши летчики еще с несколькими парами других „охотников“, отучив их от коварных приемов».

Летчик-истребитель Василий Степанович Сапьян:

«Мы перелетели на площадку Октябрьское, чтобы быть ближе к нашим наступающим войскам и иметь больше времени для боевой работы.

К тому времени все попытки противника закрыть горловину прорыва у Саур-Могилы были отбиты. Наши войска подошли к железнодорожной линии Успенская — Амвросиевка, освободив эти населенные пункты. Район нашей деятельности расширялся. Мы заходили глубоко в тыл немецких войск (на запад и на юг) и на подходах встречали вражескую авиацию.

27 августа группой из шести самолетов мы вылетели для прикрытия наших войск. Придя в обусловленный район и не увидев воздушного противника, мы пошли на запад. Километрах в 40 от линии соприкосновения войск встретили группу Ю-87, направлявшуюся к фронту. Внезапными атаками мы сбили три бомбардировщика и вынудили остальных сбросить бомбы и повернуть назад.

После разгрома группы мы возвращались к переднему краю довольными: задание выполнили отлично. Поднялись до высоты 3000 м и были в двух-трех километрах от железнодорожной линии Ростов — Сталино, по которой проходил передний край.

Я следовал выше группы и южнее. Слева от меня шел Дольников. Вдруг — след трассы и звуки разрывов пушечных снарядов впереди самолета. Делаю рывок вправо и бросаю взгляд вверх — там отваливал немецкий истребитель!

А мой самолет горит. Внизу — занятая немцами территория. Повернул в направлении железной дороги. Пламя уже лижет стекла кабины. Надо прыгать! А ведь прыгать страшно. Но в кабине дальше находиться нельзя. Сбрасываю правую дверцу. Языки пламени затягиваются в кабину. Раскрыв привязные ремни, вываливаюсь на плоскость. Огнем обдает руки и лицо, волосы на голове — не отсоединенные в кабине наушники стянули с головы летный шлем.