Мануэль Саркисянц: Россия и мессианизм. К «русской идее» Н. А. Бердяева

Однако и та неумолимая решительность, с которой советский марксизм проникал во все сферы русской жизни, и та последовательность, с которой он постепенно умертвил все живое, сковав его кандалами «диалектического материализма», в конечном итоге представляли собой радикальное развитие представлений о науке и искусстве, утвердившихся в России по меньшей мере столетием раньше. Эти представления можно назвать социально-сотериологической схоластикой.

Представление о конкретной, онтологически истолкованной «живой истине» (Хомяков) {29} 29 Хомяков . Т. 1.С. 248. — как цели типичной для истории русской мысли — собственно, исключало любые поиски чистого знания {30} 30 Frank . Russ. Philosophie. S. 387. . «Познание есть творческий акт, т. е. собственно знание и одновременно его осуществление», — утверждал идеолог левых эсеров Шрейдер {31} 31 Alexander Schreider . Skizzen zur Philosophie des Narodnitschestwo. Berlin, 1923. . И именно поиски такого познания, которое служило бы действию, сыграли решающую роль в формировании большевистской идеологии. Речь шла, разумеется, о том действии, которое неизменно составляло смысл и цель устремлений русской интеллигенции — в силу своеобразных условий ее возникновения и развития. Вся литература русского официального марксизма, вплоть до Ленина и Сталина, (отметим, что только вследствие широко распространенного заблуждения в ней видят источник, достаточный для того, чтобы понять большевистское мировоззрение), есть как бы логически оформленная схоластика {32} 32 W. Sesemann. Die bolschewistische Philosophie in Sowjetrussland // Der russische Gedanke. 1931. No. 2. S. 177; M. С. Уваров . Российско-советский духовный опыт и светлое будущее // Российская утопия и традиции мирового утопизма / Ред. Т. В. Артемьева. СПб., 2000. С. 290. , созданная для «русской идеи» — в смысле, который ей придавал Бердяев. Для него большевизм — это и есть русская национальная идея, лишь изуродованная псевдорационализацией и схематизацией. Что же касается ее подлинных, живых истоков, то их следует искать по ту сторону рационального.

Русская церковь не имела своей схоластической традиции {33} 33 Masaryk . Russland. Bd. 2. S. 433; ср.: Ibid. S. 430. . Потому-то русская интеллигенция и столкнулась с проблемой: как обосновать свою социальную сотериологию, питаемую скрытыми религиозными источниками, используя при этом понятия и формы петербургского западничества и рационализма, которым интеллигенция была обязана своим появлением на свет? {34} 34 Ibid. S. 432f. От науки она ждала ответа на вопрос «как жить?». Еще Карл Нетцель усматривал в такой постановке вопроса (когда наука оценивается, главным образом или даже исключительно, в зависимости от того, является ли она средством спасения — или же того, что считается спасением) сходство с идеологическими традициями Азии {35} 35 Nötzel . Grundlagen. S. 34. . (Ведь одно из главных отличий восточной философии от западной как раз и состоит в тенденции Востока понимать познание вообще как гнозис, на что указывал М. Вебер. {36} 36 Max Weber . Religionssoziologie. Tübingen, 1921. Bd. II. S. 365, 369. ) Российские учения об обществе развивались в соответствии с этим «бытийственным императивом»: страдания человеческие, преображение жизни — вот что занимало их создателей. Потому-то их вклад в развитие социологии как « объективной » науки сравнительно невелик.

Еще в Московском государстве существовала следующая тенденция: если наука не служит делу (религиозного) спасения, ее надлежит отвергнуть {37} 37 Ключевский . Курс. Т. 3. С. 464; ср. также: Fedotov . Religious mind. P. 388f. . Победоносцев (1827–1907), ультраконсерватор и «наследник» славянофильской традиции, идеализировавший древнюю Москву, видел корень зла в абстракциях, порождаемых интеллектом {38} 38 Победоносцев . С. 289. . Он был глубоко убежден в том, что произведения искусства — лишь средства, пригодные для решения нравственных проблем {39} 39 Письма Победоносцева к Александру III. M., 1925 (письма от 18.02.1887 и 11.01.1889). , — и это убеждение с ним разделял Л. Н. Толстой, самый решительный его оппонент. Толстой полагал, как известно, что наука и искусство заняты чем угодно, но только не решением единственно важного вопроса: как стать лучше, и как жить лучше? {40} 40 L. Tolstoy . Mein Bekenntnis // L. Tolstoy. The novels and other works of L. N. Tolstoy. New York, 1907. Bd. 17. S. 22, 24, 26; ср.: Л. Н. Толстой . О назначении науки и искусства // Л. Н. Толстой. Сочинения. М., 1903. Т. 11. С. 343 и сл., 361 и сл.; ср. также: R. Wassenberg . Tolstois Angriff auf Shakespeare. Diisseldorf, 1935. S. 8f. И до тех пор, пока этот вопрос не окажется в центре внимания ученых, наука будет неизлечимо больна. Обладая огромным количеством бесполезных знаний, современная наука не в состоянии сказать ничего о смысле и цели человеческой жизни — да и сами ученые уверены, что эти вопросы не входят в их компетенцию. Толстой обвиняет науку в том, что она под видом исследования действительности узаконивает существующий порядок вещей. Если рассмотреть науку с точки зрения должного, то обнаружится, что она нейтральна в нравственном отношении.