Павел Лукницкий - Сквозь всю блокаду

«У меня осталось пятнадцать человек…»

«Держать высотку!»

«Осталось пять человек…»

«Держать высотку!..»

«Два человека и я…»

«Держать высотку!»

«Я один…»

«Держать высотку!»

Шутов стал доказывать полковнику, что оставлять там дальше Головченко бессмысленно, и полковник приказал отходить.

Головченко отошел на сто метров и был убит.

А я помню другой случай, когда Трубачев, этот человек с железной волей, заплакал, не стыдясь своих слез.

Это было, когда он получил приказ отойти за рубеж Суванта-Ярви. «Я клянусь, что могу хоть год держать этот рубеж!.. Ведь это же прекрасный рубеж!.. Разрешите мне не отходить!..» Но высшие стратегические соображения требовали отхода, и приказ был подтвержден: надо было выровнять линию фронта. И Трубачев, сказав: «Есть», прижал ладони к лицу, и по его пальцам побежали слезы… Ну и вы понимаете, как потом дрался полк? Прямо скажем: эти слезы финнам стоили большой крови!

О том, как дрались другие люди полка, по записям, сделанным мною, можно написать книгу!

461-й стрелковый полк с горсткою пограничников и поддерживающая их артиллерия не дали врагу распахнуть дверь в узкий коридор между государственной границей и Ладожским озером.

После первых, продолжавшихся десять суток, боев эта дверь только чуть-чуть приоткрылась, но не была сломана. Село Кирконпуоле оказалось той дверной петлей, стальной осью которой стал 3-й батальон Шутова.

Бросая новые силы, ломясь в эту дверь все упрямее, финны и через три и через четыре недели боев не сумели ее сломать, только приоткрыли немного: правый фланг полка отошел на пятнадцать километров.

Но батальон Шутова по-прежнему держался в Кирконпуоле, давая возможность и время правофланговым частям дивизии и другим дивизиям отходить медленно, с боями, в порядке, обороняясь, от рубежа к рубежу, выводя свою материальную часть из-под удара.

И только когда почетная задача батальона была полностью выполнена и он в ночь на 4 августа получил приказ отступать к Элисенвааре, то, уже окруженный полностью, он, прорвав все боевые порядки финнов, прошел двадцать пять километров и вместе с артиллерией прибыл на новый рубеж — в Элисенваару.

Здесь полковник Мокульский, командир 142-й дивизии, дал батальону отдых.

Когда батальон 29 июня вступил в бой с 7-й пехотной бригадой и инженерной ротой финнов, в нем было триста человек. Через пять недель непрерывных боев, 5 августа, в Элисенваару вышел сто пятьдесят один человек.

Полк Трубачева за все эти пять недель потерял одну треть своего состава. 3-я и 7-я пехотные бригады финнов, 28-и, 48-й и другие их полки вместе с подходившими позже подкреплениями потеряли в боях на участке Кирконпуоле — Ристалахти от девяти до десяти тысяч человек.

Это значит — примерно в десять раз больше!

Вот почему действия полка Трубачева, пограничников Гарькавого и поддерживавших их артиллеристов нельзя назвать иначе, как прекрасным подвигом!

…После боев на рубеже Элисенваары, когда противник прижал наши части прикрытия к берегу Ладоги, 142-я дивизия получила приказ вместе с другими частями грузиться на баржи, пароходы и корабли Ладожской военной флотилии и выходить к новому рубежу — в район озера Суванта-Ярви.

(Ленинград. 14–25 августа 1941 г.)

14 августа. Ленинград

Огромный, шестиэтажный дом на улице Щорса, года три назад выстроенный управлением Свирьстроя. В этом доме, в первом этаже, — квартира моего отца. Я охотно согласился на просьбу отца «базироваться» пока у него, тем более что моя квартира пустует и заниматься хозяйством в ней некому, как и в тысячах других квартир, где женщины, отправив мужей на фронт, эвакуировав детей, сами пошли на окопные работы или живут на казарменном положении в госпиталях, на оборонных предприятиях, на разных краткосрочных курсах или на объектах ПВХО.

Ленинград обычен и многолюден и ничем внешне не отличается от того, каким я видел его, уезжая на третий день войны. Только у вокзала очередь эвакуируемых да почти нет автобусов. В продуктовых магазинах все выдается теперь по карточкам.

20 августа

Все вспоминаются мне последние полтора месяца, проведенные в 7-й армии.

Забор на Подгорной улице Петрозаводска, что накануне бомбежек красили в веселый голубой цвет. И наивные бумажные полоски на стеклах окон, какие наклеены были там, какие вижу теперь и на окнах всех домов Ленинграда. Бросившаяся в контратаку с наганом в руке и упавшая с простреленной грудью, убитая наповал девушка Зина Богданова (а я помню и счастливый смех этой веселой девушки, работавшей в типографии нашей газеты «Во славу Родины»)… Езда верхом под огнем «кукушек». Бои в круговой обороне, когда трескотня ружейных выстрелов и пулеметной стрельбы облегала меня со всех сторон и когда разрывы гранат концентрическими кругами надвигались вплотную и вновь отдалялись, а от разрывных пуль врага крошились в лесу мелкие веточки и кустарничек… Бомбы, падающие в лес с низко пролетавших самолетов. Горячий ствол винтовки, выхваченный мною из рук убитого пулей моего соседа по окопчику, который мы вдвоем рыли так торопливо. И кровь — кровь минуту назад живого человека — на моей руке, на моей щеке… И многое, многое другое, что кажется сейчас почти фантастическим в этой странно пахнущей мирным временем, хорошо обставленной городской квартире!..