Александр Пругавин - Монастырские тюрьмы в борьбе с сектанством - К вопросу о веротерпимости

Как бы то ни было, но довольно долгое время все шло вполне благополучно: учреждения, созданный Раховым на пользу населения, постепенно развивались и крепли. Вдруг по городу пошли какие-то странные, тревожные слухи. Судя по этим слухам, можно было заключить, что местное духовенство заподозрило Рахова в неисполнении им некоторых обрядов православной церкви. Таинственно сообщалось о каких-то брошюрках и книжках, которые читались иногда в открытых им учреждениях и которые, якобы, не вполне согласны с учением и правилами православной церкви. Говорилось, что Рахов будто бы с недостаточным почтением относится к иконам св. угодников.

Произведены были обыски в учреждениях, организованных Раховым, но при этом решительно ничего не только преступного, но и сколько-нибудь подозрительного обнаружено не было. Иконы везде оказались на подобающих им местах, брошюрки, возбудившие тревогу и подозрения местных священников, оказались самыми невиннейшими книжками, прошедшими всевозможные цензуры.

Тем не менее, однако, по настоянию духовных властей, против Рахова было возбуждено судебное преследование, и затем он был привлечен к суду; дело его рассматривались Архангельской палатой. Когда ему предложили избрать себе защитника, он отказался, заметив: "Бог защитит". К сожалению, нам не пришлось узнать, как именно было сформулировано обвинение против Рахова, но судом, как мы уже упоминали выше, он был оправдан, так как ровно ничего преступного в его действиях суд не нашел.

Местная администрация, во главе с губернатором А. П. Энгельгардтом, также ничего не имела против Рахова и его деятельности. Но архангельское епархиальное начальство, очевидно, было на этот счет другого мнения, так как нашло необходимым возбудить ходатайство о ссылке и заключении Рахова в Суздальский Спасо-Евфимиев монастырь. Ходатайство это было немедленно уважено и в октябре месяце 1894 года в Архангельске получилось из Петербурга распоряжение об отправке Рахова в Суздальскую монастырскую тюрьму.

Немедленно же по получении в Архангельске распоряжения о ссылке в монастырь Рахова, последний был арестован и заключен в тюремный замок, к великому ужасу его отца и матери. Затем с первым же этапом, 20-го октября, в 8 часов утра, Рахов был отправлен в г. Суздаль, при чем ему не разрешено было проститься даже с родной матерью и отцом.

Ссылка в монастырь единственного сына, на которого семьей возлагались все надежды, страшно сразила и потрясла как старика отца, так и его жену. Последняя не перенесла удара: она слегла в постель и, прохворав около трех месяцев, умерла «от скорби» 10-го февраля 1895 года. Со смертью жены старик остался одиноким бобылем. С горечью, хотя и без малейшей тени озлобления, жаловался он на тяжелый удар судьбы, поразивший его семью. Убитый горем отец, между прочим, с тревогой высказывал предположение, что одиночное тюремное заключение может особенно сильно повлиять на мистически настроенное воображение его сына и даже может повлечь за собою полное душевное расстройство его, тем более, что ранее в молодости он уже перенес приступ психической болезни.

Несчастный старик всю надежду возлагал на прошения, которые он подавал разным высокопоставленным лицам и в которых он умолял об освобождении его сына из монастырской тюрьмы и об отдаче его ему на поруки… Увы! надежде этой не суждено было осуществиться: старик умер, так и не дождавшись освобождения сына из монастырского каземата.

Но есть основания думать, что мольбы и прошения старика Рахова, в конце концов, все-таки были услышаны; по крайней мере, — как мы уже сообщали в начале этой главы, — Василий Осипович Рахов был освобожден из Суздальской тюрьмы в августе 1902 года. Он поселился в Архангельске, в семье своих родственников. Восьмилетнее тяжелое одиночное заключение, по-видимому, не прошло для него бесследно. Люди, знавшие молодого Рахова до его ссылки и после нее, говорят, что опасения его отца за психическое состояние здоровья сына — имели полное основание. Долголетняя тюрьма наложила страшную печать на весь духовный облик несчастного узника, на всю его психику. Едва ли теперь он способен к жизни и деятельности.

Такова печальная история Рахова. Мы изложили ее здесь на основании, с одной стороны, — газетных известий, а с другой — рассказов отца Рахова и некоторых других лиц, имевших случай близко знать В. О. Рахова. Но так как подлинного дела о нем мы не имели в руках, то, быть — может, в наше сообщение невольно вкрались некоторые неточности. Поэтому, в интересах истины, в интересах выяснения этой глубоко печальной и прискорбной истории — нельзя не пожелать, чтобы архангельское епархиальное начальство нашло возможным огласить в печати обстоятельства, вызвавшие необходимость применения одной из самых тяжелых уголовных кар к человеку, деятельность которого, казалось, всецело была проникнута духом высокого христианского подвига.