А. Саммерс - Дело Романовых, или Расстрел, которого не было

Здесь же находилась какая-то незнакомая мне женщина, лет 22–24, блондинка, среднего роста и питания. Я помню общий ее облик и могу указать основные некоторые ее черты лица: нос у нее был прямой и тонкий, рот небольшой, губы тонкие, волосы были заплетены и лежали сзади, образуя так называемую греческую прическу, глаз ее я не помню. Во что она была одета, я положительно не помню.

Когда я вошел в эту полукруглую комнату, кто-то из вошедших со мной большевиков сказал мне: «Потрудитесь оказать помощь». Я стал осматривать лежащую на кушетке женщину. Я помню, что под одним глазом, кажется под левым, у нее был большой кровоподтек, шедший от угла глаза по скуловой кости. Соответственно ему угол левой губы был рассечен. Это повреждение носило поверхностный характер.

Общее же впечатление было то, что больную, видимо, побили, ударили кулаком по скуловой кости и поставили ей под глазом синяк, разорвав в то же время угол рта.

Исследовав замеченные мною повреждения, я стал осматривать ее грудь. На груди знаков насилия у нее не было. В это время больная, как заметно было, была в бессознательном состоянии. Она сильно дрожала. В тот момент, когда я начал производить освидетельствование больной, все бывшие в комнате мужчины удалились, осталась одна женщина, о которой я говорил. Спустя некоторое время после того, как я приступил к освидетельствованию, больная очнулась и посмотрела на меня. Я спросил ее: «Кто вы такая?».

Она дрожащим голосом, но совершенно внятно, ответила мне буквально следующее: «Я дочь императора Анастасия». Я хотел вести освидетельствование дальше и сделал попытку приподнять ее рубашку. Но, женщина, все время находившаяся тут вблизи меня, крикнула: «Товарищи!» Тут же вошло в комнату несколько человек, и мне было сказано: «Доктор, это вашему освидетельствованию не подлежит».

Я принужден был прекратить дальнейшее освидетельствование. Тогда я вошел в соседнюю квадратную комнату и спросил бумаги, чтобы написать рецепт. Мне дали бланки доктора Иванова, на которых я выписал для больной йод, свинцовую примочку, бромистые соли с валерьянкой и перевязочные материалы. Шленов сделал на обороте рецептов надписи и был кто-то послан за лекарством.

Я вошел в свою квартиру, причем было сказано кем-то из большевиков: «Сейчас за Вами пришлем». Действительно, не успел я дома выпить чашку чая, как за мной кто-то опять пришел из чрезвычайки. Я снова отправился к больной. Лекарства и перевязочные материалы были уже принесены.

Я обмыл поврежденные у больной места, смазал угол рта йодом, положил свинцовую примочку и дал микстуру. После этого я остался у постели больной, чтобы самому дать ей еще микстуры. Я помню, что приблизительно я пробыл тогда около нее с час и дал ей микстуры ложки четыре. Вы меня спрашиваете, почему я это делал.

Я это делал как врач, по моральным побуждениям. Заведуя при большевиках тюрьмой и арестантскими отделениями, я видел, как они обращаются с больными: лежит больной арестант, а придешь, его уже нет. Желая получить полную уверенность, что назначенные ее лекарств ей будут даны, я оставался около нее приблизительно, как я говорю, с час. Больная была в полубессознательном состоянии. Она то открывала глаза, то закрывала.

Женщина, находящаяся при больной и, очевидно, являвшаяся «шпиком», все время была безотлучная при больной. Поэтому я разговаривать с Анастасией Николаевной не мог. Уходя, я сказал «шпику», чтобы Анастасии Николаевне продолжали давать микстуру через каждый час.

Приблизительно между 9 и 10 часами вечера я, по своей собственной инициативе, опять пришел к Анастасии Николаевне. В квадратной комнате были опять большевики, но их было уже меньше.

Я прямо заявил, что иду навестить больную, и прошел беспрепятственно. В комнате с Анастасией Николаевной была все та же женщина-шпик; я спросил ее: «Хорошо ли чувствует себя больная?».

От этих, очевидно, моих слов Анастасия Николаевна очнулась. Она открыла глаза и посмотрела на меня благодарным взглядом. Я чувствовал, что она глазами своими, молча, выражает мне благодарность. Я ей сказал: «Ну, пока пейте. Будет лучше». Анастасия Николаевна в ответ на эти мои слова протянула руку и сказала: «Я Вам очень, очень, милый доктор, благодарна».

Утром я снова направился к Анастасии Николаевне. В квадратной комнате был Шленов и еще какие-то большевики. Кто-то мне сказал из них: «Больше в Вашей помощи больная не нуждается».

Так больше и не видал Анастасии Николаевны.