Нинель Максименко - Ищи Колумба !

Я молчала. Я не могла говорить. Матвей начал было рассказывать мне историю последнего консула Солдайи, но прервал сам себя. Мы молча летели среди звезд, а за нашими спинами раздавались визгливый смех, сбивчивая речь - голоса далекого мира.

Кончилось ощущение свободного полета. Автобус, как жук, полез в гору, мы очутились в сплошном тумане и после медленного спуска снова помчались теперь уже по ровному шоссе. Казалось, что мы с Матвеем вот так, рядом, давно, целую жизнь, и жизнь эта гораздо длиннее, чем моя и его. Она начинается в неведомых временах, и мы все время вместе.

Но вот сразу все кончилось. Мы приехали на автобусную станцию, и обыденная жизнь города вернула меня в наше время. С трудом двигая затекшими ногами, я встала с сиденья. Матвей помог мне сойти. Мы прошли сквозь спящий город и вышли к нашему переулку.

* * *

Всю осень мы с Матвеем очень часто ездили в горы. Он очень любил осень. Я видела, что его прямо с ума сводит разноцветье в горах, неожиданные штормы, полынные ветры. Что-то в нас обоих поселилось сумасшедшее, что тянуло нас вон из города, в горы, в горы.

Да еще этот профиль Мефистофеля. Мы с Матвеем не говорили о нем, но нас тянуло еще и еще взглянуть на него, убедиться в невозможном сходстве. И вот мы снова в этих местах.

Именно Матвею пришла на ум неожиданная мысль. Он решил проверить все возможные точки поверхности, откуда гора больше всего похожа на Мефистофеля.

- Тогда мы могли бы сверить и остальную карту. - И тут же со смехом добавил: - Во всю эту чепуху с кладами я, конечно, не верю, но, может, из этого что-нибудь наскребу для диссертации.

Вот всегда так Матвей. Почему-то он считает, что если ему и придет на ум какая-нибудь романтическая фантазия, она вроде бы его позорит. Поэтому он и присобачил про диссертацию. Мы стали подниматься в горы. Уже стемнело. На вершине холма нас обдувал довольно-таки холодный ветер. Ведь уже конец сентября, а в это время погода часто бывает переменчивой. То жара, как в разгар июля, то подуют северные ветры и кажется - прощай лето! - а назавтра опять палит солнце.

Сейчас дул мощный штормовой ветер с моря. В одну секунду он выдул из нас покой, который проник в нас там внизу, в лощине. Состояние стало тревожным. Мне вдруг показалось, что уже очень поздно. Ох, мама, наверно, волнуется! Сколько сейчас - десять, одиннадцать, двенадцать? Темно, только в поселке мерцают и переливаются огни.

Гудел и завывал ветер. Внизу, прямо под нами, шумело море. Было слышно, как находящая волна вбирает в себя прибрежную гальку и потом, спадая, роняет камни, да не все разом, а постепенно, в своеобразном ритме.

Ветер гнул кусты и деревья, отрывал шары перекати-поля и заставлял их, как бешеных козлов, скакать по горам. Звезд не было видно. Луна открывалась на минуту и снова пропадала в быстро мчащихся тучах. Вершины гор тонули в густой черноте - назавтра быть плохой погоде.

Особенно мощный порыв ветра прорвал тучи, и тут я вдруг увидела, как прямо на меня, купаясь в легких бегущих облаках, прямо по небу мчится прекрасный корабль. Я резко повернулась к Матвею и по его рывку ко мне и взгляду поняла, что и он видит его.

Корабль мчался по небу прямо на нас. Не какая-нибудь там тень от облаков или силуэт горы, в которых отдыхающие курортники обожают отыскивать профили знаменитых людей - ничего подобного. Самый настоящий корабль - это была длинная и стройная греческая фелюга с высоко поднятым носом, но не весельная, а парусная. Две высокие мачты возвышались на ней, та, что к носу, - чуть короче. И главное вот что! На фелюге горели огни. Да, самые настоящие огни. Это уж никакое не видение. На носу и на верхушке мачты. Они мерцали и переливались точно так же, как огни поселка.

Я чувствовала, как дрожала, прикоснувшись к моему плечу, рука Матвея.

Повернувшись, я посмотрела на его ошарашенное лицо:

- Что это?

- Не знаю. Наверное, массовая галлюцинация. Такое бывает. Но нам, конечно, никто завтра не поверит. Вот это обидно!

Я не могла не поддразнить Матвея:

- Но как же это произошло с тобой? Со мной - все ясно. Мне так положено, чтоб виделись привидения. А ты-то! Как ты в диссертацию засунешь этот "Летучий голландец"?

Матвей засмеялся. Но и в смехе и в его голосе я почувствовала неуверенность.

- Наверно, от тебя заразился. Романтизм ведь жутко заразная болезнь, хуже скарлатины. Ты-то еще ребенок. Тебе положено болеть детскими болезнями. А в моем возрасте это смертельно опасно.

Назавтра, конечно, все выяснилось. Мы узнали, что это метеорологи поставили на самой верхушке горы какие-то свои приборы. И действительно там горели лампы. И не нам одним это сооружение казалось кораблем.