Ольга Чехова - Мои часы идут иначе

«Золотые двадцатые» годы окончились. Я не понимаю, почему их так назвали. Как никогда раньше, да, впрочем, и потом в эти годы тесно переплелись блеск и нищета, подлинное и мнимое, безделье и напряженный труд, богатство и нужда, отчаяние и надежда, безумие и рассудок, духовное и бездушное. И есть почти все то, что появится позднее, после второй мировой войны, лишь слегка подновленным: мини-юбки, ночные и стриптиз-клубы, наркотики, чарльстон, джаз. Вот только политический и экономический ландшафт совсем другой. За исключением немногих действительно богатых, в «золотых двадцатых» не существует широкой зажиточной прослойки, напротив: миллионная армия безработных каждую неделю вырастает на десятки тысяч. А политика — дело исключительно политиков, хороших и плохих, и бесчисленных партий, самые крупные из которых посылают на улицы наэлектризованные военизированные отряды, чтобы придать своим аргументам в прямом смысле слова б?ольшую убойную силу: политические противники стреляют, режут или избивают друг друга. Ежедневно раненые и убитые. Но ученые, врачи, научные сотрудники, писатели, педагоги и художники политикой не занимаются они не желают иметь с ней ничего общего. Жаль…

В литературных кафе и артистических забегаловках горячо дискутируют о кубизме, импрессионизме, экспрессионизме, дадаизме и всех возможных «измах» только не о национал-социализме, который никто не воспринимает всерьез. Гитлера считают всего лишь крикливым выскочкой…

На вечеринках собирается интеллектуальный Берлин, встречаются таланты рядовые и выдающиеся, которые потом превратятся в потерпевших, симпатизирующих, благоденствующих или даже противников так называемого Третьего рейха. У Ульштайнов, многочисленного еврейского семейства газетных издателей, я знакомлюсь с Тораком — позднее он изваяет монумент-колосс «вождя», а также и с Эрнстом Удетом, знаменитым мастером высшего пилотажа, пролетевшим под низкими мостами над Шпрее; во время войны он станет одним из влиятельнейших нацистских летчиков-генералов и, вступив в конфликт с главарями рейха, застрелится… Здесь же я вижу Колина Росса, известного писателя-путешественника, издателя Эрнста Ровольта, первую автогонщицу Берлина фройляйн фон Сименс, ее знаменитого коллегу Ханса Штука; я болтаю с «теннисным бароном» фон Краммом, выдающимся дирижером Вильгельмом Фуртвенглером, Томасом Манном и многими, многими другими. Политически все мы более или менее умеренны, по крайней мере за таковых себя выдаем. Я говорю «мы», потому что причисляю к ним и себя. И я не воспринимаю всерьез «крикливого выскочку». О том, что через несколько лет он станет рейхсканцлером, а я буду бывать на его приемах, догадаться трудно. Если бы мне кто-нибудь напророчил такое, я бы высмеяла его.

Пока же я гостья совсем другого политика, человека, который собирается восстановить репутацию Германии на международной арене, — рейхсминистра иностранных дел Густава Штреземана.

Три-четыре раза доводилось мне разговаривать с ним на приемах. Он не только дипломат старой школы, тонкий ценитель искусств, социалист по духу и на деле, но любезный и в личном общении обворожительный человек.

Россия интересует его. Все, что я могу рассказать о своей родине, как мне кажется, весьма для него важно. Штреземан намекает, что независимо от антагонистических политических систем Германия — «страна Центральной Европы» и Россия — «страна, где встречаются Европа и Азия» не имеют права враждебно противостоять друг другу.

Штреземан позаботился и о том, чтобы я получила германский паспорт.

Что касается моих дел в кино, там то густо, то пусто.

Существует горькая, но меткая поговорка: «Каждый артист настолько хорош, насколько хорош его последний фильм». Это означает, что если последний фильм «проходит», делает сборы, то все в порядке. Если же фильм не принят публикой, то есть недостаточно хорошо окупается, то сам актер, как бы замечательно он ни сыграл, теперь уже «не хорош» — не хорош для последующего успеха, которого жаждет и который необходим любому продюсеру.

Я плыву на огромной океанской «Европе» в Нью-Йорк. «Юнайтед артистс» пригласил меня в Голливуд. Сижу со знакомыми за завтраком. Как и каждый день с момента отплытия, на столе рядом со мной стоит букетик живых фиалок, доставляемых фирмой «Flores Europae»* от неведомого поклонника.

От кого же?

Я перебираю в уме обожателей — тех, кого воспринимаю всерьез. Вечно увлекательная игра.