Симона Берто - Эдит Пиаф

Когда Эдит выбирала наконец свою песню, ей играли мелодию. Слова и музыку она разучивала одновременно, никогда их не разделяла. "Они должны войти в меня вместе. В песне слова и музыка неотделимы друг от друга".

Если ей давали советы, которые она не принимала, она говорила: "Моя консерватория - улица. Мой ум - интуиция".

После того как она выучивала песню, в работу включались автор и композитор. Для них начиналась драма, хождение по мукам. В разгар репетиции Эдит останавливалась, иногда настолько внезапно, что пианист продолжал играть. Тогда она кричала: "Стой!" Или: "Заткнись! Анри, замени мне это слово. Оно у меня не звучит правдиво! Я его и выговорить не могу, оно слишком сложно для меня".

Затем она обрушивалась на Гит, которая с отсутствующим видом ожидала, когда до нее дойдет очередь. "Гит, проснись! Вот послушай это место: "тра-ла-ла ла-лэр" - так не годится. Это длинно, это вяло, это тянется, как резина. Я не плачу, а растекаюсь, как оплывшая свечка. А мне здесь нужен крик. Вот примерно так: "Тра-ла ла-ла!". Суше к концу, короче! Нужно, чтобы это обрывалось внезапно, потому что девушка не может выдержать. Если она будет продолжать, она начнет скулить, и поэтому она обрывает. Понимаешь?"

Все всё понимали, но нужно было найти решение. Так длилось часами.

По-моему, одна из самых прекрасных репетиций была, когда они работали над песней "Это чудесно". Слова написал Анри Конте, музыку - Маргерит Монно.

Когда мы вместе,

Счастье не спускает с нас глаз...

Это чудесно...

Когда мы влюблены,

Наступают прекрасные рассветы...

Это чудесно...

Жизнь окрашивается в голубой цвет

Мазками солнечной кисти,

Потому что ты меня любишь...

Это чудесно!

Текст Анри казался Эдит недостаточно простым, а музыка Маргерит чересчур небесной. Гит очень любила скрипки; как только речь шла о счастье, ей нужен был большой оркестр, она снова превращалась в вундеркинда. Они спорили десять дней!

Когда период лихорадки кончался, Эдит начинала петь. Она пела все время: в ванной комнате, в постели. Она будила Анри и других, чтобы спеть им по телефону последний вариант.

Жесты приходили к ней во время работы. Она их не искала, она ждала, что они придут сами, естественно родятся из слов. К жестам на сцене она проявляла большую сдержанность, не то что в жизни! "Понимаешь, жест отвлекает глаза и слух, когда слишком много смотрят, хуже слушают. Я не хочу, чтоб меня смотрели, я хочу, чтобы меня слушали".

Как-то один журналист задал ей вопрос:

- Вы отрабатываете жесты перед зеркалом?

Эдит смеялась до упаду.

- Вы можете себе представить, что я кривляюсь перед зеркалом? Разве я клоун? Моя цель не в том, чтобы публика хохотала, я не на манеже!

Что касается мизансцен песен, Эдит искала их только на сцене. Окончательно она доводила свою песню уже на публике. Если же замечала, что, исполняя песню, думает о чем-то постороннем, тотчас же убирала ее из программы. "Я делаю все механически, так не годится".

Именно в этот странный период Эдит нашла свою манеру работы над песней. Потом она оттачивала, совершенствовала ее, но метода уже не меняла. И именно эта манера в сочетании с ее непоколебимой волей и одержимостью позволили ей стать Первой леди Песни с большой буквы.

Папа Лепле, Реймон, Жан Кокто, Ивонна де Врэ - все что-то ей дали. Теперь количество переходило в качество.

Умение неистово работать, труд муравья, на который оказалась способна стрекоза, заставили Жана Кокто написать о ней: "Мадам Пиаф гениальна. Она неподражаема. Другой такой никогда не было и не будет. Подобно Иветте Жильбер или Ивонне Жорж, Рашели или Режан, она, как звезда, одиноко сгорает от пожирающего ее внутреннего огня в ночном небе Франции".

После напряженной работы Эдит всегда была счастлива и ей хотелось побыть с Анри, приласкаться к нему, прижаться к нему ночью, но он говорил:

- Эдит, мне пора домой.

- Ну останься еще немножко,- умоляла Эдит,- хоть один раз...

Но Анри умел уклониться элегантно.

- Эдит, маленькая моя, наступает комендантский час... ночью ходить опасно.

И она уступала.

- Иди, любовь моя, иди. Ты же знаешь, как ты мне дорог. Только бы с тобой ничего не случилось.

И Анри растворялся в зловещей ночи оккупированного Парижа. Но ему ничто не грозило: как у всех журналистов, у него был ночной пропуск. Я знала об этом, Эдит - нет. Ей бы это доставило много горя.

Для того чтобы Эдит не беспокоилась, как он добрался до дому, была выработана целая система телефонных звонков: вернувшись, он звонил нам и после двух звон-т ков вешал трубку, потом опять звонил и вешал трубку после трех звонков. Это означало, что все в порядке, а также то, что раньше завтрашнего дня мы его не увидим.