Семен Резник - Запятнанный Даль (Сборник статей)

«Они при первых допросах представляются не помнящими ни места, где совершено убийство и где скрыто тело убитого, ни лиц, оное совершивших. Сначала они обвиняли одного еврея Поселенного, а потом обратили сие на целое общество евреев и евреек, не объяснив и причины столь разительного изменения. В то же время, когда тело солдатского сына было найдено в поле [на лесной поляне], они утверждали, что бросили оное с камнем в воду. Самое единогласное их показание, покрывшее, так сказать, все их разноречия, и составленное, как удостоверяет следователь Страхов, посредством припамятования, продолжавшегося год и несколько месяцев, является в необыкновенном виде. Доносчицы, вначале не помнившие главных обстоятельств происшествия, с течением времени, возобновляя оные постепенно, изложили, наконец, с неимоверной отчетностью. Здесь уже описали они самые мелкие и ничтожные подробности, несмотря на то, что две из них, Терентьева и Максимова, по собственному их удостоверению, при некоторых из сих обстоятельств находились в пьяном состоянии. Не предположив постороннего какого-то влияния на припамятование доказчиц, нельзя допустить подобного превращения из беспамятства в необыкновенную память, возраставшую по мере отдаления от времени происшествия… Подвергнув внимательному разбору единогласное показание доказчиц, Гражданский департамент находит оное несообразным: а) с обстоятельствами, при первом следствии обнаруженными, б) с медицинским свидетельством и в) со здравым смыслом » .(131)

Мордвинов приводит примеры всех трех типов «несообразностей».

Вот одна из несообразностей с обстоятельствами дела: «обыск в доме еврейки Мирки произведен был после уже открытия мертвого тела (5 мая), а доносчицы утверждают, что мальчика еще живого прятали от сего обыска, и, дабы придать более вероятия сему показанию, добавляют, что Хана Цетлин [к которой якобы перенесли мальчика], после обыска, говорила, смеясь, что его во время обыска в доме Мирки не нашли».(132)

Вот одно из несоответствий с медицинским свидетельством: «Доказчицы утверждают, что в школе [синагоге] кололи мальчика все евреи и еврейки, коих было более 40 человек, на теле же замечено штаб-лекарем только 14 ранок, в числе коих не упоминается о ранках близ пазуха, на левом боку между ребрами и на плече, нанесенных Максимовой и Козловской, по собственному их уверению». (133) Еще одно, не менее примечательное: «Доказчицы упоминают об обрезании уда, совершенном пред истязанием мальчика; но в свидетельстве медика о сем ничего не упомянуто, тогда как штаб-лекарю нельзя было не заметить сего знака и не поместить оного в свидетельстве, тем более, что он видел неважное пятно на кончике тайного уда наверху, происшедшее, по мнению его, от сильного трения ляжек». (133–134)

Более обстоятельно Мордвинов останавливается на несоответствии показаний «доказчиц» здравому смыслу. По их словам, из трехлетнего мальчика были извлечено в несколько раз больше крови, чем могло содержаться в его маленьком тельце. Кровь эту Терентьева якобы возила в другие города через год и через два года после ее извлечения, и при этом кровь сохраняла свои свойства, хотя, она должна была давно разложиться и все свои свойства утратить. Евреи якобы продолжали давать Терентьевой преступные поручения уже после того, как та громогласно их обвиняла в убийстве, что конечно, совершенно немыслимо.

Мордвинов останавливается на путанице в показаниях трех доказчиц о ритуале обращения в иудейскую веру. Получается, что Козловскую «обратили» таким образом, что она сама ничего об этом не знала до последнего момента, зато обращение Максимовой и Терентьевой сопровождалось сложными приготовлениями и длительным обрядом; Марью Терентьеву голой поджаривали на сковородке, а затем выдали замуж за женатого человека, имеющего детей. Причем Козловскую обращали один раз, а Терентьеву и Максимову минимум по два раза. Уже обратившись в иудейство, они продолжали ходить в церковь и вообще «усердно исполняли христианский долг». (136–137)

Анализируя показания обвиняемых евреев, Мордвинов указывает, что все они отрицали свою вину, но следствие считало их уличенными, так как на допросах они не всегда вели себя по-джентельменски.

«Подсудимые, по удостоверению следователей, при допросах, при очных ставках и особенно при виде окровавленного лоскута приходили в исступление, с судорожными движениями в лице бросали на Терентьеву зверские взгляды и осыпали ее ругательствами, некоторые же из них впадали в совершенное изнеможение. Подобные явления свойственны людям, пораженным важною, неожиданной случайностью… Несообразно с судебными уставами, не зная ни нервного состояния в допрашиваемом, ни нравственных сил его, соразмерять степень виновности с явлениями наружными». (139)