Кэтрин Людвиг Янсен: Мария Магдалина

Я довожу свое исследование до конца Средних веков, примерно до 1500 года, или, если быть точнее, до 1517 года, который, как сказано в учебниках, ознаменовался наступлением эпохи Реформации. Впрочем, для окончания своего исследования я могла бы выбрать и более раннюю дату, так как темы, рассматриваемые в посвященных Марии Магдалине позднесредневековых проповедях, созданных в разное время, повторяются с удивительным постоянством. Из этого вовсе не следует, будто проповедь Антония Падуанского можно перепутать с поучением Бернардино Сиенского. Совершенно очевидно, что некоторые места более развиты, проработаны иначе и — в пятнадцатом столетии по сравнению с тринадцатым — подробнее; однако, как мы убедимся, основное содержание и мысль средневековых проповедей de sanctis до наступления Реформации, когда проповедники столкнулись с вызовом, брошенным протестантами культу святых, не очень-то изменились.

Отодвигая конечную временную границу своего исследования проповеди о Марии Магдалине и ее воздействия к началу шестнадцатого столетия, я получила дополнительное преимущество: в эпоху позднего Средневековья, когда повысился уровень грамотности населения, нагляднее влияние проповедей о святых на мирян [7] По этому поводу см. М.В. Parkes The literacy of the laity в The mediaeval world, ред. Давида Деегиза и Энтони Торлнби (London: Aldus Books, 1973), 555—77, и М.Т. Clanchy From memory to written record: England 1066–1307 (Oxford: Blackwell, 1993: 2d ed.). . В поле нашего зрения появляются письма, духовные автобиографии, тетради для записи цитат, ricordanze и тому подобное, раскрывающие значение святых, особенно Марии Магдалины, для мирян — как мужчин, так и женщин. История этих документов начинается с четырнадцатого столетия.

Географическим центром данного исследования является Италия, а его стержнем — Прованс; впрочем, не забыты и другие части христианского мира. Эта область так важна для исследования становления культа Марии Магдалины потому, что здесь, в церкви Святого Максимина, в 1279 году были (вновь) обнаружены останки этой святой. Инициатором поисков был принц из анжуйской династии, Карл Салернский, прямой наследник Прованского графства. Кроме того, для нашего исследования важно и то, что в 1289 году, когда Карл II стал графом Прованским, он унаследовал и трон Неаполитанского королевства. Благодаря Карлу II и монахам нищенствующих орденов культ Марии Магдалины проник на юг Италию.

На примере Италии видно, что почитание святой Марии Магдалины приобрело в период позднего Средневековья столь широкой характер не только из-за правления на юге анжуйской династии, но и благодаря огромному количеству нищенствующих монахов — самых ревностных распространителей культа Марии Магдалины в христианском мире. Центр Италии превратился в оплот для францисканцев и доминиканцев, основавших свои монастыри и studia в таких городах, как Ассизи, Флоренция и Болонья [8] О первых францисканских учреждениях см. Luigi Pellegrini Insediamenti francescani nell’Italia del Duccento (Rome: Ed. Laurentianum, 1984) и John Moorman Mediaeval Franciscan Houses (St. Bonaventure, NY: Franciscan Institute, 1983). Для подробного ознакомления с историей нищенствующих орденов см. John Moorman A History of the Franciscan Order from Its Origins in the Year 1517 (Oxford: Clarendon Press, 1968) и William A. Hinnebusch , O.P., The History of the Dominican Order, 2 vols. (Staten Island, NY: Alba House, 1966–1973). . С самого начала перед этими орденами ставилась задача по распространению слова Божия: Франциску и его первым последователям разрешали проповедовать о покаянии при условии, что они не будут затрагивать сокровенных теологических вопросов; орден Святого Доминика был основан для ведения проповеди против ереси. Слова монахов пали на благодатную почву, особенно в городах центра Италии, где недавно приобретенное богатство являлось в бюргерской среде причиной некоторого духовного дискомфорта. Ревностное покаяние — результат проповедей нищенствующих монахов, в которых Мария Магдалина служила наглядным примером искреннего раскаяния, по-видимому, оказалось тем лекарством, которое помогало бюргерам успокоить свою нечистую совесть и обогатить духовную жизнь.

Я исследую распространение средневекового культа Марии Магдалины, анализируя проповеди, вышедшие в основном из-под пера монахов нищенствующих орденов и извлеченных, как правило, на божий свет из неопубликованных рукописных сборников проповедей [9] В основе исследования Николь Бериу о Марии Магдалине тоже лежат проповеди. Правда, предметом ее анализа стали только парижские проповеди тринадцатого столетия. См. La Madeleine dans les sermons parisiens du XIIIe siecle в MEFRM 104/1 (1992): 269–340. . Главным предметом моего исследования являются проповеди, так как в то время они заменяли средства массовой информации, являлись связующим звеном между церковной властью и мирянами [10] Cm. Peter Burke Popular Culture, in Early Modern Europe (New York: New York University Press, 1978), 70–71. . Проповеди несли идеи, которые часто сразу находили живой отклик у аудитории. В проповедях мы сталкиваемся и с клубком социальных вопросов, то и дело повторяемых, оспариваемых, пересматриваемых и переоцениваемых. Проповедь не всегда была, как привыкли считать, церковным произведением строго определенного содержания, речью, навязываемой сверху послушным мирянам. Она могла быть, по выражению Михаила Бахтина, и диалогична — в ней был слышен не только голос церкви либо проповедника; зачастую, стоит только хорошенько прислушаться, можно различить и голос аудитории [11] Cm. Mikhail M. Bakhtin The Dialogical Imagination, под ред. Michael Holquist (Austin: University of Texas Press, 1981), особенно 272–279. . Проповедники интересовались тем, что волнует их слушателей, и на примере некоторых проповедей видно, как происходил обмен мнениями между монахами и их мирянами [12] В этой связи на ум сразу приходит доминиканский проповедник Джордано Пизанский. См. гл. 3, где рассказывается о том, что Джордано включал в проповеди вопросы своих слушателей. . Следовательно, проповедь могла не только формировать общее мнение, но и выражать его. Стало быть, она являлась, как давным-давно высказался один ученый, «самым верным показателем основного религиозного чувства той эпохи» [13] Mark Pattison Tendencies of Religious Thought in England, 1688–1750, в сборнике работ Паттисона Essays and Reviews (London, 1860; 2d ed.), 267, цитата взята из работы Давида д’Аврея Death and the Prince: Memorial Preaching before 1350 (Oxford: Clarendon Press, 1994), 203. Правда, Паттисон утверждал, будто проповеди отражают только общераспространенное мнение. .