Ю Мартов - Письма и документы (1917-1922)

Мартова либо не понимали, либо, скорее всего, и не хотели понимать. Шла яростная политическая борьба. В этой смуте и левые, и правые рассчитывали использовать собственные возможности. Один из самых трезвых политиков России правый кадет В. Маклаков впоследствии (в 1923 г.) писал, что ошибкой многих умеренных политиков была враждебность к социализму вообще. Они, считал Маклаков, не хотели понять, чего добивался "разумный социализм", поскольку видели его только в ленинском выражении и исполнении. Между тем на Западе многие политические деятели уже тогда принимали социализм и социал-демократию как государственное, национальное движение. Ленин же отвергал идею Мартова, так как хорошо понимал, что в любом коалиционном правительстве, в том числе социалистическом, он и его партия не будут играть решающей роли: иное его не интересовало. Последующие события полностью подтвердили это.

Октябрьский переворот 1917 г. стал для Мартова тяжелым ударом: пролетариат, в "классовое сознание" которого он верил, пусть только часть его, но все-таки пошел за большевиками. Захват власти, который осуществили большевики, он назвал "отвратитель-ным". В письме к П. Аксельроду он писал: "Самое страшное, что можно было ожидать, свершилось -- захват власти Лениным и Троцким в такой момент, когда и менее безумные люди, стоя у власти, могли бы наделать непоправимые ошибки". Но Мартов боролся. Даже в тот момент, когда Зимний уже должен был пасть, он отчаянно призывал большевистских вождей остановиться, прийти к соглашению со всей демократией, с другими социалистическими партиями ради избежания гражданской войны и предотвращения гибели демократических завоеваний в России. Тщетно. Когда Мартов уходил со съезда Советов, его остановил большевик Акулов. "А мы думали, -- сказал он, -- Мартов будет с нами". Мартов остановился, помолчал минуту и ответил: "Когда-нибудь вы поймете, в каком преступлении вы участвовали". Победителей уже ослепил блеск неожиданно легкой победы и базраздельной власти. Через несколько дней после Октябрьского восстания Лев Троцкий горделиво заявил: "Мы взяли власть. Всякая власть есть насилие, а не соглашение". Ленин называл тогда Троцкого "лучшим из большевиков".

Мартов резко выступил против Брестского мира как деяния, разрушавшего Россию. Но на протяжении всей гражданской войны, стремясь отвратить торжество реакционных, реставраторских сил, он пытался "выправить революцию", выправить в непримиримой, но только политической борьбе с большевистским режимом. "Мы, -- писал он, -- за преторианско-люмпенской стороной большевизма не игнорируем его корней в русском пролетариате, а потому отказываемся организовывать гражданскую войну против него". В вооруженной борьбе с большевиками Мартов видел только новые ужасы уничтожения людей. В обращении "Долой смертную казнь!" он писал: "Гражданская война все более ожесточается, все больше дичают в ней и звереют люди, все более забываются великие заветы человечности, которым всегда учил социализм. Не могу молчать!" Друг Мартова меньшевик Р. Абрамович вспоминал, как на заседаниях ВЦИК Мартов, ссутулившись, хромая, кашляя, шел на трибуну и "хрипел что-то не совсем внятное, обращаясь к Ленину. А Ленин смотрел в сторону, чтобы не встретиться глазами со своим бывшим самым близким другом". Время для переговоров, убеждений ушло. Как писал эмигрантский историк Д. Мельгунов, Россия уже двинулась вдаль с "ленинским фонарем" в руках.

Пожалуй, раньше других Мартов понял суть большевизма как "партии войны". "Война, -- писал он, -- перманентно питает не только большевистский террор и мировой ореол большевизма, но и самый большевизм как противоестественную систему азиатского управления. Поэтому большевизм кровно заинтересован в том, чтобы война была перманентной, и бессознательно шарахается в сторону, когда перед ним встает возможность мира". Большевизм был способен выиграть войну, но мир раньше или позже обрекал его на разложение. История подтвердила правоту Мартова. Позднее к той же мысли пришли и многие либеральные деятели, например В. Маклаков и П. Милюков. Большевизм погиб не от внешнего удара, а в результате своей неспособности длительного существования в условиях мира и экономического соревнования.

В сентябре 1920 г. Мартов покинул Россию и уехал в Германию. Через сорок лет, в разгар оттепели, писатель Эммануил Казакевич в рассказе "Враги" представил этот отъезд неким тайным делом Ленина, якобы стремившегося спасти Мартова от рук всесильной ЧК. Но Мартов выехал из России совершенно легально. Возможно, в большевистских "верхах" решили выпустить Мартова, лишив своего давнего противника "венца мученика", а может быть, и рассчитывали, что непримиримый противник иностранной интервенции против Советской России смягчит позицию "империализма" по отношению к большевистскому режиму. Но в Германии Мартов, оставаясь противником возобновления вооруженной борьбы с Советской Россией, клеймил "умственную отсталость большевиков". Все больше и больше утверждался он в мысли, что единственно верный путь для России -- постепенное, но последовательное внедрение демократии, прав человека и реализм в решении экономических проблем. В издаваемом им "Социалистическом вестнике" он писал (1922 г.): "Восстановление разрушенного русского народного хозяйства будет осуществляться на капиталистических основаниях. Это наиболее рациональный путь". Но этот путь и будет питать социалистическую идею -- идею свободы и апофеоза трудового начала. Доктринерство, если оно и было у Мартова, уходило.