Константин Сахаров - Чешские легионы в Сибири (Чешское предательство)

Еще одно обстоятельство заслуживает самого вдумчивого внимания: все эти новые славянские государства, порожденные в Версале, Трианоне и Сан-Жермене, с самого начала своей жизни стали не только тяготеть ко Франции, но обратились в ее преданных и послушных слуг, действуя по ее указке. Это лучшее доказательство правильности того положения, что хитрая политическая интрига Французской республики сумела в свое время использовать панславизм. России он принес только вред. Но в 1914 году наше государство было могуче и располагало большими, все увеличивавшимися средствами и кредитом. Панславизм рос и ширился, как недобрый дух, как чума. И естественно, что этот рост вызывал не только недовольство, но и прямое противодействие в других странах, особенно в Австро-Венгрии, имевшей под своей короной не мало славянских народцев. Панславизм сделался ядом раздора и, в конце концов, послужил одной из причин, приведших к конфликту.

Мировая война имела своим исходным поводом маленькую Сербию. Россия вошла в войну, руководимая желанием вступиться за права этого славянского народца. Пламя грандиозной небывалой войны охватило всю Европу.

С течением затянувшейся мировой войны политики Антанты решили использовать панславизм, как средство для разложения враждебных армий и государств, с одной стороны, и для усиления себя — с другой. Были выкинуты лозунги о самостоятельности Польши и Чехии. В августе 1914 года главнокомандующий Русскими армиями, вел. кн. Николай Николаевич, издал прокламацию с призывом к восстанию ко всем народам Австро-Венгрии. В тех же целях усиления себя и ослабления противника были начаты в странах союзников формирования воинских частей из чехов, поляков и сербов. Уже в августе 1914 года было разрешено и в России формирование одной чешской дружины (батальона) частью из чехов, русских подданных уроженцев Волыни, частью из австрийских чехов, которых война застигла в России. В ноябре того же года эта дружина (около 800 человек) вступила в состав действующей армии.

В то время, как в Петербурге и центральных учреждениях, до главной квартиры включительно, относились к чешским формированиям сочувственно, — сама армия смотрела на них недоверчиво и презрительно. Особенно, когда к первым чехам-добровольцам стали подмешивать военно-пленных чехов, строевые начальники стали относиться к ним прямо с опаской. Руководящей мыслью при этом были слова, высказанные одним из старых и доблестнейших боевых русских генералов: «Чорт их знает, этих «братушек»! Кто раз изменил, тот легко сделает это и в другой раз. Да и нельзя быть уверенным, что среди этих чехов нет шпионов». Мнение армии взяло верх, и поэтому долгое время дальнейшие формирования чешских частей в России не были дозволены.

Масарик в своей книге [4] T. G. Masaryk, «Die Weltrevolution». Стр. 164. пишет, что такой же взгляд вначале существовал и такие же аргументы проводились по отношению к пленным чехам и в Италии, Англии, Америке и даже во Франции.

Что касается до роли чехов, солдат и офицеров Австро-Венгерской армии, то, верно, были случаи перехода на вражескую сторону их частей, их измены знамени и присяге. Но обычно не идейные, а чисто шкурные мотивы двигали этими дезертирами, мелкое и низкое желание спасти свою «драгоценную жизнь».

Помню, какое чувство омерзения вызывали подобные случаи у нас на фронте мировой войны. Среди многих эпизодов галицийского наступления летом 1910 года был в нашей дивизии (3-й финляндской стрелковой) 27 июля ст. стиля упорный бой за дер. Лазарувку у Золотой Липы. После горячих атак и контр-атак с обеих сторон, мы заняли эту деревню и захватили свыше двух тысяч пленных. Германский егерский батальон с австро-венгерскими частями был двинут из резерва против нас. Завязался вновь напряженный бой. Последняя схватка происходила на глазах у пишущего эти строки. Наш 9-й полк удачно охватил фланг и вышел в тыл неприятельской позиции. Благодаря умелому маневру, мы захватили снова много пленных, хотя все они дрались и упорно, и хорошо.

И вот, когда участь боя была уже решена, дальнейшее сопротивление становилось совершенно бесцельным, наши стрелки принимали и вели сдавшихся в плен, — и все неприятельские офицеры и солдаты были мрачны, усталы и подавлены. Вдруг два фендрика, чехи, вырвались из толпы пленных, кинулись к нашим офицерам с объятиями, с поклонами и попытками целовать руку. Они кричали что-то о своей дружбе, о своей горячей любви к России, о нежелании воевать. Все было ложью, — в их глазах стояло лишь опьянение страхом боя и радостью сохранения жизни.