Константин Победоносцев: Великая ложь нашего времени

Сын профессора словесности Московского университета и внук священника Звенигородского уезда Константин Петрович Победоносцев родился в 1827 году, в 1846 году окончил училище правоведения, преподавал гражданское право, писал научные труды, стал членом консультации министерства юстиции, сенатором второго департамента, с 1861 года преподавал законоведение великим князьям, в том числе и будущему императору Александру III, однако царедворцем не стал, а за год до своей гибели император Александр II назначил его обер-прокурором св. Синода. Добросовестный ученый, добросовестный чиновник, Победоносцев воспринял высокий государственный пост как крест, который христианину должно нести до конца.

Россия с каждым годом экономически крепла, увеличивалось народонаселение, победоносно закончилась Балканская война, но никто этого не замечал, вернее, не хотел замечать. «Все недовольны в наше время, — писал Победоносцев, — и от постоянного, хронического недовольства многие переходят в состояние хронического раздражения. Против чего они раздражены? — против судьбы своей, против правительства, против общественных порядков, противу других людей, противу всех и всего, кроме себя самих» («Болезни нашего времени»).

И недовольны были не только бомбисты-террористы, недовольны были действительно «все». Толстой был недоволен и правительством, и порядками, и церковью, и даже самим собой, и возникала у него идея нравственного самоусовершенствования, однако, возведя ее в абсолют, он и не заметил, как впал в анархизм, пусть и христианского толка. Недоволен был и милейший Владимир Соловьев, он призвал русский народ к национальному самоотречению, а заодно и к отречению от православия, видя спасение в создании всеевропейского теократического государства (теперь нас тоже соблазняют общеевропейским домом) под эгидою католического Рима. Идеи Толстого и Соловьева у русской интеллигенции поддержки не нашли, потому как идеи эти предполагали все-таки развитие религиозного сознания, недаром же Блок назовет Достоевского обскурантом. А за два десятилетия до этой вольности поэта Победоносцев констатировал: «Система „свободной церкви в свободном государстве“ основана, покуда, на отвлеченных началах, теоретически; в основание ее положено не начало веры, а начало религиозного индифферентизма, или равнодушия к вере, и она поставлена в необходимую связь с учениями, проповедующими нередко не терпимость и уважение к вере, но явное или подразумеваемое пренебрежение к вере, как к пройденному моменту психического развития в жизни личной и национальной» («Церковь и государство»).

Итак, вера — «пройденный момент психического развития». А что взамен? Взамен тотальное неудовольствие всем и всеми, поиск соломинки, за которую можно было бы ухватиться. И вот Мережковский кличет на выручку «сильную личность», ни на минуту не задумываясь о последствиях. В тех же отношениях с исторической ответственностью и русские марксисты, намертво заразившиеся идеей мировой революции, бросившие от имени пролетариата абстрактный клич: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» И вожделенная революция!

А русскую буржуазию потянуло на конституцию, то есть ее все больше и больше стала соблазнять политическая власть. И она-таки добьется своего: свергнет царя, проведет, говоря современным уклончивым политическим языком, «бархатную революцию», но ее тут же сметет другая революция под пролетарским лозунгом и во главе с «сильной личностью», и такой оборот событий был закономерен, во всяком случае, Победоносцев еще в конце прошлого века напророчил его.

«Мысль, что вся частная жизнь должна поглощаться в общественной, — писал он, — а вся общественная жизнь должна сосредоточиваться в государстве и быть управляема государством, это главная движущая идея социализма, а как эта мысль в ясном или неясном представлении угнездилась даже в самых крепких умах, то и самый простой заурядный человек бессознательно чем-нибудь приобщается к социалистам» («Церковь и государство»).

И еще очень важную мысль высказал Победоносцев в той же статье: «Личное верование не отделяет себя от верования церковного, так как существенная его потребность есть единение в вере, и этой потребности оно находит удовлетворение в Церкви».

Но о каком единении можно была говорить, когда шел бурный процесс классовой интернационализации, и следует помнить, что Российская империя развалилась не в период экономического кризиса или экономического упадка, а в период небывалого в истории экономического подъема. И сейчас, когда межнациональные кровавые конфликты увязывают напрямую с экономическим кризисом, люди, не будучи шаманами, просто безрезультатно шаманят в единственной надежде на легендарный русский «авось»: «Будем хорошо работать — будем хорошо жить, а будем хорошо жить — исчезнут межнациональные конфликты». Не исчезнут. Не поможет тут штык, и доводы здравого разума не помогут. У нас сейчас возникает масса идей, но все они разъединяющие, ведь заклинание типа: «Вне Союза все мы пропадем» — ив только не идея, но даже не аргумент За годы перестройки никто не выдвинул ни одной объединяющей идеи, более того, за какие-то полгода рассыпался, как карточный домик, весь социалистический лагерь, похоронив под своими обломками и Варшавский договор, и СЭВ. Но если мы оглянемся на сто лет назад, то обнаружим, что и тогда никаких объединяющих идей не существовало, все шло на разлом, потому-то в период гражданской войны, воспользовавшись случаем, так легко откололись от бывшей Российской империи Польша, Финляндия, Латвия, Литва, Эстония. И если сегодня мы открыто и массированно проповедуем индивидуализм, материальную предприимчивость, конкуренцию, то каким же образом мы можем соблазнить народы жить в системе необозримого колхоза? К тому же сами колхозы мы постоянно ругаем и готовы их разогнать во имя очень призрачной индивидуальной предприимчивости. Уж коли мы надумали куда-то идти, то нужно выбрать какое-то определенное направление, невозможно же одновременно начинать движение в разные стороны.