Даниил Альшиц - Начало самодержавия в России

Третья приписка к Синодальному списку относится к рассказу летописи о том, что в 1554 г. князь Семен Лобанов-Ростовский, войдя в сношения с литовским послом Станиславом Довойном, решил изменить, бежать в Литву, и о том, что был за это арестован. Летописец, рассказывая о допросе князя Семена Ростовского, пишет, что тот объяснил свою измену скудостью ума, «палаумьством». Редактор, вычеркнув в летописи слово «палаумьство», делает к тексту обширные приписки, которые придают делу совсем иные черты. Попытку Ростовского бежать в Литву он объясняет не глупостью его, а политическими причинами.

И этот факт именно в том самом освещении, в каком он дан в приписке, а не в летописи, мы тоже находим в письме Грозного к Курбскому. Снова мы видим явное сходство рассказа приписки с рассказом Ивана Грозного. Редактор, например, рассказывает, как князь Семен клеветал литовскому послу Станиславу Довойну на царя: «…что всех их (то есть бояр. — Д. А.) государь не жалует… да и тем нас истеснил, что женился — у боярина своего дочер взял, понял робу свою, и нам как служити своей сестре…». Грозный пишет о том же: «Своим изменным обычаем, литовским послом — пану Станиславу да Войну… душу изнесе, нас укоряючи и нашу царицу».

Итак, родство приписок к Синодальпому списку и письма Грозного к Курбскому — налицо. Особенно подчеркиваем, что Иван Грозный в качестве примеров боярских измен и бесчинств берет именно те три эпизода, которые привлекли также главное внимание автора приписок.

Обратимся теперь к Царственной книге. Возьмем первую большую приписку. Она сделана под 1543 г. Вычеркнув рассказ летописи о новом мятеже Шуйских в сентябре 1543 г., редактор заменяет его своим подробным рассказом о нем. В письме Грозного от 5 июля 1564 г. содержится такой же рассказ об этом же событии. Родство текстов и здесь полное. Совершенно очевидно, что рассказ приписки к Царственной книге о мятеже Шуйских в 1544 г. не что иное, как расширенный за счет указания имен виновников и бесчинств рассказ Грозного в его ответе Курбскому.

Следующая приписка к Царственной книге под 1547 г. представляет особый интерес с точки зрения ее непосредственной связи с полемикой между Грозным и Курбским. Летопись под 1547 г. поместила рассказ о пожаре, бывшем в том году. Она рассказывала о том, что черные люди града Москвы «от великие скорби пожарные всколебашася… и пришедше во град и на площади убиша каменьем… болярина Юрья Васильевича Глинского». При редактировании Царственной книги редактор весь этот рассказ вычеркнул и взамен написал на полях свой рассказ, совершенно иначе излагающий события, связанные с пожаром 1547 г.

Статья летописи, сухо говорящая об убийстве черными людьми князя Юрия Глинского, под пером редактора превратилась в рассказ о коварном заговоре бояр, враждебных царю и его родственникам. Новый рассказ совершенно тождествен рассказу Ивана Грозного об этом же событии в письме к Курбскому.

Однако здесь интересен и другой вопрос: чем вызвано появление рассказа об обстоятельствах убийства Глинского? Ответ очевиден. Дело в том, что в своем первом письме к Ивану Грозному Курбский, осыпающий царя упреками, обвиняет его, в частности, в том, что он, царь, до того пал в своей греховности, что проливал кровь в церквах, да притом еще кровь безвинных людей. Грозный с гневом отвергает в своем письме такое обвинение. Несколько раз возвращаясь к этой теме, царь стремится доказать, что, наоборот, бояре-изменники безвинно проливали в церквах кровь. Прямым ответом на упрек Курбского звучат слова его рассказа об убийстве князя Юрия Глинского: «…князя Юрия Васильевича Глинского бесчеловечно выволокли в соборную церковь успения пресвятые Богородицы и убиша в церкви безвинно, против митрополича места, и кровью его помост церковный окровавивше…». Написав эти слова, Грозный для большей убедительности восклицает: «И сие во церкви святой убийстве его — всем ведомо!». Однако действительно ли всем было ведомо это убийство в церкви? Чтобы оно стало «всем ведомо», нужно было описать его в официальной летописи. Это и было сделано в приписке.

Изложенное подтверждает, что приписки к Царственной книге делались после того, как Курбский и царь в 1564 г. обменялись письмами, а приписки к Синодальному списку делались до того, как имела место эта переписка, в частности до того, как Курбский в своем письме впервые поставил вопрос о кровопролитии в церквах. Наряду с этим выясняется, что приписки к Царственной книге являются в основном не чем иным, как перенесением в летопись с целью укрепить ее авторитетом и увековечить как оправдательные, так и обвинительные доводы царя из его полемики с Курбским.