Владимир Рудаков - Монголо–татары глазами древнерусских книжников середины XIII‑XV вв.

Татары многочисленны — это автор неоднократно подчеркивает. « Многомь множъствомь силы своей» они окружают Киев [217], их — « множьство » [218], и поэтому — от них бежит « множьство » людей [219], а на поле брани остается « множьство избьеных» [220]. В результате их «нахождения» Русская земля оказывается « исполнена ратных» [221]. У татар множество всего — оружия (они «стрелами бещисла » стреляют [222], их стрелы омрачают свет побежденным [223]), припасов, скота («от гласа скрипения телегъ его (войска Батыя. — В. Р .), множества ревения вельблудъ его и рьжания, от гласа стадъ конь его» ничего «не бе слышати» [224]). Татары очень сильны сами по себе — « в силе тяжце » они обступают Чернигов и Киев [225], неутомимы в сражении (« бес престани порокомъ бьющимъ день и ночь» [226]), « силными » являются Батыевы воеводы [227]и т. д.

В представлении книжника татары — народ, наделенный многочисленными отрицательными качествами. Помимо перечисленных, связанных в большей степени с традиционным взглядом на татар как «нечестивых», «поганых», «безбожных», в рассказе Ипат. ордынцы наделяются и некоторыми на первый взгляд «более земными» качествами. По мнению книжника, в наибольшей степени татарам была присуща « лесть ». Дважды при описании татарского взятия Рязанской земли летописец указывает, что ордынцы князя и княгиню «изведоша на льсти … и убиша», а «всю землю избиша» [228]; при осаде Владимира Батый с « льстью » обращается к горожанам, а епископ Митрофан молится о том, чтобы паства не «убоялась прельщения нечестивых» [229]; рассказывая о мужестве обороняющих Козельск горожан, книжник подчеркивает, что «словесы лестьными не возможно бе град прияти» [230]; осадив Киев, татары «хотя прельстити » горожан, но те их «не послоушаша» [231]. Вообще, практически все военные победы достаются татарам или за счет их многочисленности, или — и это более распространенный в Повести случай — за счет их «лести», за счет умения «прельстить». Подобное наблюдение позволяет исследователям делать вывод о том, что в восприятии летописца «успехи татар были вызваны не столько их силой, сколько коварством и вероломством» [232].

Действительно, чаще всего упоминания летописца о том, что татары «льстивые» интерпретируются как указания на «земные» негативные качества «поганых», на то, что ордынцы — «это люди без чести и совести, с которыми нельзя иметь никакого дела» [233]. Однако, судя по всему, летописец, столь настойчиво указывающий на татарскую «лесть», имел в виду не только татарское коварство. На самом деле коварство, хитрость, обольщение, тем более проявленные татарами во время военных действий, сами по себе вряд ли привлекли бы столь пристальное внимание книжника. Вероятно, он хотел подчеркнуть какие‑то более сущностные характеристики пришедшего на Русь народа.

Дело в том, что такие качества, как «льстивость», использование «лести» (ср. значения слов «льстивый», «лестный» в древнерусском языке: «коварный», «являющийся хитростью», «имеющий целью обман», «лживый», «обманчиво влекущий», «таящий в себе опасность», «пагубный», и даже «антихрист» [234]), должны были порождать у читателей достаточно четкие ассоциации с примерами нечестивого поведения вообще, а также с качествами «нечестивых» народов. В частности, в текстах Священного Писания, знакомство с которыми столь охотно демонстрирует летописец, льстивость, коварство — суть неотъемлемые черты тех, кого называют «нечестивыми» (ср.: «уста его («нечестивого». — В. Р .) полны проклятия, коварства и лжи ; под языком его мучение и пагуба» [235], во время прихода в город «нечестивого» « обман и коварство не сходят с улиц его» [236], «человек лукавый, человек нечестивый ходит со лживыми устами» [237], «помышление праведных — правда, а замыслы нечестивых — коварство » [238], «нечестивый народ» «придет без шума и лестью овладеет царством», а «поступающих нечестиво против завета привлечет к себе лестью » [239]и т. д.).

Наряду с подобным указанием на «нечестивость» татар в рассказе Ипат. практически полностью отсутствуют столь популярные в то время сентенции книжника относительно нашествия безбожных как «кары Господней за грехи наши». Захватчики действуют как бы более самостоятельно, их поступками руководит не столько «само Провидение», сколько их собственный «злой», «льстивый» умысел. Вообще, тема «Божьего попущения» в Ипат. «представлена бледнее». Как отмечает А. Ю. Бородихин, Ипат. не содержит, подобно другим ранним рассказам о нашествии, «развернутых объяснений всеобщей беды в духе религиозной дидактики, обращенной с призывом к покаянию» [240].