Александр Ржешевский - Вторжение. Судьба генерала Павлова

В Синево, которое лежало на пути, решила не заезжать.

У Ивана не выходило из головы оброненное Веркой слово, будто Надежда знала приехавших за ним особистов. И он решил ее найти.

В Синево приехали ночью. Никакого праздничного чувства Иван не испытал. Пока разгружались, занялся рассвет. Как и предполагалось в дороге, Верка сразу же увела Спиридона. Иван отправился к своему дому, стылому и темному. Сквозь яблоневые ветки пробивалась светлая полоса, хотя небо, обложенное тучами, висело над самыми крышами.

На усадьбу свою Иван попал через пролом в заборе, не стал заходить в калитку. По приметам, известным ему одному, попытался угадать, нету ли незваных гостей.

Все было тихо, спокойно, и он вошел в избу. Еще в дороге решил по возможности меньше находиться в доме. Со слов Верки знал, что речная пойма вся в копнах, заканчивали косить за Лисьими Перебегами. Значит, можно будет ночевать там, у костра, или в соседнем лесничестве. А покуда, как командировочный, он располагал свободным днем. Поэтому чуть свет помчался к Людмиле узнать про Надежду.

Районная врачиха встретила неприветливо. Молва про «черный воронок», растекшаяся по избам, напугала не только Веркиных подруг. Сама Людмила не чаяла увидеть Ивана после того, что случилось. И уж во всяком случае понимала, что любые контакты с ним сделались опасны. Ей даже странно было думать, что он когда-то занимал ее мысли. От широких плеч веяло силой и молодостью. Однако избыток здоровья этого как бы обреченного человека был ей неприятен. Темный загар и настойчивый взгляд знакомых серых глаз вызывал досаду. И она была рада мстительному чувству, избавлявшему ее от прежних любовных тревог.

На просьбу дать адрес Надежды решительно отказалась.

— Сама приедет и даст. Когда? Узнаешь! Да и нечего вам видеться. Захочет — найдет.

— Как найдет? — настаивал Иван. — Наши косят за Лисьими Перебегами. И я там буду. А ей невдомек.

Людмила глянула недобро.

— Я укажу. Какое сегодня число?

— Не помню. Суббота, кажется. Стало быть, двадцать первое.

— Вот, жди! Может, завтра, в воскресенье, приедет. Еще будешь здесь?

В ответ Иван окатил ее тяжким взглядом:

— Ну ладно…

Душевный настрой Надежды был, однако, далек от Синева, и Людмила не догадывалась, что с ней творится.

В ночное время, на грузовой машине она очутилась на узкой лесной дороге и ехала неведомо куда. С ужасом вдруг осознала, что рискует не чем-нибудь — жизнью. Даже двумя… Отправиться в путешествие с незнакомым человеком, безо всяких объяснений и гарантий — кто это выдумал? Здоровущий парень за рулем может ее ограбить, убить, изнасиловать. Грабить, правда, было нечего. Остальное при ней — и жизнь, и честь.

А можно сказать и по-другому. Она ехала к человеку, который стал ей бесконечно дорог. И машина была военная. Водитель в пилотке принадлежал к той армии, которая повиновалась каждому слову своего командующего. И она, только в другом смысле, тоже может назвать его своим.

Грузовик с ревом вылезал из одной колдобины и тут же попадал в другую. Заляпанные грязью фары сперва тускло освещали макушки деревьев, затем упирались в черную бездонную топь. Лицо водителя было непроницаемо. Украдкой вглядываясь в темный и грозный профиль, Надежда пыталась представить, о чем он думает. О дороге, а может, о любви? Она думала о любви всегда — на работе, дома, утром, вечером, ночью. В любви, в ней одной, заключался весь смысл ее жизни. А ведь у других тоже, подумала она, заинтересовавшись мыслями незнакомца. Но тот рвал тормоза и скорости с ловкостью фокусника. И ничего нельзя было понять.

Она вернулась в свой мир — мыслями к Дмитрию Григорьевичу. Вой машины нисколько ей в этом не препятствовал, она подумала, что если бы в первый раз не заставила его пойти до конца в любви, ничего бы сейчас не было. Но Рубикон оказался успешно перейден. Теперь они принадлежали друг другу. Неважно сколько — день или год. Даже одно мгновение соединяет людей навеки. Пусть он женат, не надо сейчас об этом думать. Все вышло! И она сама к этому привела. Без мужа, без дома, без семьи — она чувствовала себя невероятно счастливой.

За несколько дней до гибели командующий Западным особым округом был как никогда бодр и доволен собой.

Да, события на границе тревожили. Однако провокации немцев вызывали не больше озабоченности, чем обычно. В этом смысле суббота 21 июня выглядела даже спокойнее. Накануне, в пятницу, шесть германских самолетов нарушили границу. Произошло это в семнадцать часов сорок две минуты. Память работала отлично, и Павлов мог доложить товарищу Сталину обстановку в любой день и час. Во всяком случае наркому донесли немедленно. Следом за первой группой самолетов пошла вторая, уже с подвешенными бомбами. Оторвись одна случайно — и война! Что же они? Наши нервы испытывают? Или свои? А может, это не испытание вовсе? Не могут ведь они не видеть, как трусливо мы сидим, затаившись? Какая-нибудь Греция, думал Павлов, давно расшумелась бы на весь мир от подобных провокаций. А мы глядим с простодушием идиотов. Они нам еще плевок в морду — утритесь! Утираемся, как будто ничего не происходит. А может, это с нашей стороны издержки? Жертвы во имя великой цели? А она есть — эта великая цель?