Александр Ржешевский - Вторжение. Судьба генерала Павлова

Он действительно помнил с поразительной точностью множество имен и обстоятельств. А ведь прибыл из какой-то Тмутаракани. В детстве, наверное, боялся тележного скрипа. Но вот попал в столицу, освоил следственное дело. И машину лихо водил, будто с малых лет не признавал иного транспорта. Ловко привыкает человек. То-то ловко! Раз вспомнил о Латове, теперь матовать начнет.

Растянув губы в простодушной улыбке — вот он я, бери меня за руль двадцать, — такой способ защиты не раз себя оправдывал, — Жабыч с покорностью наблюдал, как добродушие на лошадином лице Струкова сменилось каменным безразличием, а затем гневом.

— Разрешите выехать на Смоленщину. Возьму его там.

— Упустил! Это тебе дорого обойдется.

— Я знаю, где он.

Гнев понемногу стек с лошадиного лица капитана, и тот принялся рыться в бумагах.

— Напомнишь в понедельник. А на завтра тебе особое поручение. Вот, гляди!

Вечером его начало трясти. Его трясло перед каждым арестом. Иногда от сомнений, чаще — от восторга. Однажды его охватила настоящая паника: пришлось брать старуху. Ту самую эсерку, стрелявшую в городничего. Упрямую, убежденную, что только она-де знает, где людское благополучие и счастье. Себе не смогла обеспечить благополучия. А туда же… При царе сидела, при большевиках посадили опять. Правда, потом выпустили. Но, видно, настал ее последний час.

Еще в кабинете Струкова Михальцев хотел отвертеться от задания. Но капитан рявкнул коротко: «Жабыч, ноги в руки!» Пришлось сверкнуть глазами, изображая готовность. И мысленно поставить начальнику еще одну мету на его лошадиную рожу. По этим метам Жабыч надеялся когда-нибудь рассчитаться и получить свое.

День ехали, полдня возвращались. Как они ее брали — эту старуху! Какой неотвратимой силой веяло от трех движущихся по коридору мундиров, среди которых она шла!

Она осталась все та же, только подсохла маленько. Обида за разгромленную, обесчещенную партию, которая так славно начинала, обида эта не проходила, а укреплялась в ней и росла. Гонимая и загнанная к последней черте, она как бы продолжала от имени партии управлять государством, осуждала или поддерживала мысленно решения и назначения, собирала сведения о многих деятелях. Могла выдать такие откровения, что удивились бы сами гэпэушники, которые ту же информацию добывали, не считаясь с потерями и кровью.

Когда ее вели, Михальцев старался отстать, все время опасался, что она его узнает. Но от железной ли подпольщицкой выдержки или от старческого провала памяти она ни словом ни взглядом не выдала, что знает и помнит, как много лет назад поила чаем и отогревала, когда он провалился под лед.

Разные чувства бушевали в нем: и презрение, и благодарность, и радость возмездия. В деле Васильева он обнаружил старухино письмо о связях комбрига с эсеровскими боевиками. Насильно вытянули из нее эти сведения? Она ведь при советской власти стала лицом подневольным. Как, впрочем, и при царе. Или в мстительном порыве сама настрочила донос? Бумага безмолвствовала. Но Васильев крепко за нее поплатился.

При новом аресте она вела себя достойно. Конвойных встретила с каменным лицом, не выделяя Костика. Зато бульдог узнал. Когда Жабыч попросил старуху поторопиться и коснулся ее плеча, бульдог остался на месте и ничем не выразил своего возмущения. Молча последовал за хозяйкой через весь коридор. На улице возле зарешеченной черной маруси старуха обернулась и кинула отчаянный взгляд на оставшуюся полуслепую собаку. Жабыч подумал с издевкой, что старуха надеялась спасти государство, а не смогла уберечь собственного пса. Успел подумать, что теперь этому псу суждена несчастная бродячая жизнь. Но судьба распорядилась иначе. Сержант Липериньш грубо схватил старуху, толкнул к машине. И за это поплатился. Старый пес сделал молниеносный бросок, и рука у сержанта хрустнула. Только с пятой пули собака перестала дергаться и затихла. Если бы не другой конвойный, застреливший бульдога, сержанта Липериньша пришлось бы комиссовать в тот же день.

Но довезли. Наложили гипс. Не комиссовали. То-то было радости. А что бы делал этот дуболом на гражданке? Стал бы сильничать девок? Так без малиновых петлиц и без револьвера это рискованно. Можно и по кумполу схлопотать.

Нет, с такой работой нельзя расставаться. Конечно, не всякий тут выдержит. Даже сильные парни сламывались. Капитан Перегудов сошел с ума, когда ему пришлось арестовывать брата. А Герка Бляхин? Орден имел, а сник. Уж на что крепко держался лейтенант Кузин. При любом расследовании быстро отыскивал слабину в характере подследственного и прошибал одним ударом. Два битюга у него окочурились от сердечных приступов. Казалось — железный человек. А когда самого привели на допрос в ту же комнату, куда он водил других, Кузин завыл, подогнул колени, до стула не дошел, обмочился. Крючьями его выволокли.