Петр Меркурьев-Мейерхольд - Сначала я был маленьким

Вопрос "во имя чего?" всегда был с ним и в искусстве, и в жизни. Во имя чего приходит в мир человек? Во имя чего призван он жить, трудиться, терпеть лишения и невзгоды, терять и обретать, познавая счастье, дружбу, предательство, бороться и погибать? Во имя чего выбирает себе человек предназначение на земле и служит ему? Что важнее, что нужнее в наш бурный нейтронный век - великая гармония добра и красоты или всесильная алгебра рассудочности и комфорта? Ответы на эти мучительные вопросы он искал в каждой из своих работ, он утверждал его своим подвижничеством в искусстве. Он был глубоко убежден, что театр нужен, необходим всем, что настоящее искусство способно пробудить "душу живу" всегда и везде.

Есть актеры, которые, как и большие поэты, "не гибнут, а гаснут, как звезды", а свет еще долго-долго видят их потомки и по нему определяют свой курс. Есть что-то пророческое в том, что о Рембрандте, в последний раз прожитом Меркурьевым на той незабвенной полночной сцене, говорится в финале спектакля:

"Не верьте, люди. Рембрандт не умер.

Не умирает истинный талант

Пусть надорвался он, но злу не внемля,

Он на плечах широких, как Атлант,

Намного выше поднял нашу землю!"

* * *

И еще один свидетель последних лет жизни и творчества моих родителей:

Зинаида Васильевна Савкова

Много лет я знала Василия Васильевича Меркурьева не только как зритель, плененный его искусством, но и как сотоварищ по совместной работе в Театральном институте, где он, профессор, обучал будущих актеров, а я на его курсах преподавала сценическую речь.

Еще свежи в памяти встречи с артистом, особенно в дни, когда Академический театр драмы имени А. С. Пуш кина готовил к постановке пьесу Д. Кедрина "Рем брандт". В ней Меркурьев должен был играть заглавную роль, а я осуществляла режиссерскую работу над словесным действием в стихотворной пьесе, была редактором ее сценического варианта.

Сыграв много ролей в основном в пьесах, написанных прозой, Василий Васильевич вдумчиво, трепетно приступил к созданию сложного образа Рембрандта в пьесе, написанной стихами. Он изучал литературу о жизни и творчестве великого художника, постигал тайны его живописи, проникал в его сложный внутренний мир, характер взаимоотношений с окружающими людьми и т.д.

С предельной тщательностью работал над словом. Его волновала проблема: как, не теряя естественности звучания речи, сохранять форму стиха, как овладеть особым видом словесного взаимодействия стиходействием, когда слово, вплетенное в ткань стиха, вызывает иное самочувствие, иную взволнованность, особый характер событий, мироощущения, сверхзадачи. И, как старательный ученик, Меркурьев вновь изучал законы звучащего слова в стихотворной пьесе, овладевал искусством паузировки, наполняя стиховые паузы глубоким подтекстом, вырабатывал в себе "внутренний метроном", позволяющий органично жить в ритме стиха, не теряя ритмического чувства ни в процессе речевого взаимодействия, ни в зонах молчания.

Уверовав в полезность рекомендованного приема, артист настойчиво учился говорить в заданном стихотворном размере пьесы Д. Кедрина, написанной пятистопным ямбом. В дни репетиций он пытался вообще разговаривать ямбичной стопой. Однажды он так обратился к нам:

Пора уже идти в театр, друзья,

Лишь час до репетиции остался.

Попробовать хочу сегодня я,

Как в первом акте мне финал удался.

А в другой раз, возвращаясь после удачно прошедшей репетиции, мы услышали опять рифмованные строчки:

Заговорил стихами я во сне,

Чтоб форма не мешала мне творить.

Прием понятен стал и дорог мне:

Он позволяет органично жить.

Когда я в ритме двигаюсь, молчу,

Тогда живу свободно, как хочу.

И всю дорогу мы втроем (Ирина Всеволодовна, Василий Васильевич и я) весело занимались стихоплетством, погружая себя в знакомые уже и ставшие близкими "волны ритма" кедринской пьесы.

Однажды, включив магнитофон, Василий Васильевич попросил меня прочесть вслух всю пьесу. Я это сделала. По записи, к прослушиванию которой он не раз возвращался, Меркурьев проверял себя, полностью ли он владел законами стиходействия.

Большая потеря для нашего искусства, что на пленку не запечатлена последняя подготовленная им роль Рембрандта. Это был бы образец органичной жизни актера в стихотворной пьесе. Романтически приподнятая речь Рембрандта - Меркурьева звучала просто, правдиво. Не было никакой декламации. В стихотворной форме сохранялись все особенности живого действенного слова: разнообъемно звучали главные и второстепенные по значению слова, наблюдалось темпо-ритмическое разнообразие в звучании целых периодов мысли, естественно включался в действие звуковысотный и динамический диапазоны голоса, постоянно менялся тон, тембр голоса в зависимости от смены отношений, чувств, оценок, которыми сопровождалась речь Рембрандта. Особенно искусно оправдывались паузы в конце стихотворных строк в моменты "зашагивания" мысли на другую строку.