Петр Меркурьев-Мейерхольд - Сначала я был маленьким

28 декабря, вторник

"Музыкальная шкатулка" (Бетховен?) по радио - "Прощание с чудесной жизнью". Зинаида Васильевна приехала с Иришей - сверка текста "Рембрандта". Звонил Анне на дачу - тепло там. Трудятся. "Николай Иванович заболел",говорит Тоня. Много уколов пенициллина и камфары, от этого, мне кажется, зуд - так бы и почесал ниже колен. Смазали зеленкой ноги. Оказалось результат аллергии. Ночью димедрол.

29 декабря, среда

Давление 155/85. Восьмая капельница. Массаж. Укол против аллергии. Исследовали почку и мочевой пузырь - аппаратура из Америки, фиксирующая прохождение мочи. Звонил, 3 раза говорил с энергичной Иришей. Ириша говорила с зав. отделением Анатолием Андреевичем насчет Нового года ничего не вышло.

30 декабря, четверг

Анна приехала с дачи. Ириша навестила меня. Выступила сыпь. Дежурный врач прописала укол димедрола - не помогло.

31 декабря, пятница

Звонил Ирише. Ириша с Анной встречали Новый год у Жанны. Я - в больнице спал. Звонил на дачу, поздравил Екатерину Кузьминичну.

* * *

А здесь я хочу прервать повествование, поскольку свидетелем едва ли не самой великой страницы жизни моего отца я не был. Пусть о ней расскажут те, кто был в ту, последнюю ночь, когда Меркурьев в образе великого фламандца вышел на сцену, рядом с ним.

Галина Тимофеевна Карелина

...Последняя в его жизни репетиция спектакля "Рем брандт" по пьесе Д. Кедрина. Репетиция началась ночью, сразу после очередного спектакля. Василий Васильевич был очень болен и премьеру сыграть не мог. Это было тем более обидно, что о роли Рембрандта Меркурьев мечтал, как только может мечтать человек, художник о самом заветном в своей жизни. Чем так привлекла его философская, бунтарская, исполненная суровой прозы и высокого пафоса драма Кедрина? Что соединяло их - короля живописцев и актера двадцатого столетия?

Вот Рембрандта упрекают в пьесе:

"Мне непонятно, что тебя влечет

К ночлежке, к рынку, к улице, к таверне...

Людей из общества наперечет

В твоем кругу: все больше грязной черни".

"Натуру в них ищу я, может быть,

А может - совесть..."

отвечает Рембрандт.

Вот эта тяга к людям, к жизни, стремление проверить себя ее высшими критериями были близки Меркурьеву.

Меркурьева влекло к этой роли еще и что-то глубоко личностное. И когда я сейчас в спектакле слышу слова:

"Вы, мой Рембрандт, способный человек,

Ваш ум остер и чувство ваше тонко,

Но можно ль оставаться целый век

Таким вот... мягко говоря, ребенком?"

передо мной оживает, властно вторгаясь в условность сцены, именно Василий Васильевич Меркурьев - талант с детски ясным и добрым, каким-то удивительно целомудренным видением мира. С течением времени, которое каждого из нас делает более внимательным к миру, я понимаю, почему тогда, ночью, больной, он пришел на сцену и, собрав все свои силы, репетировал, чтобы хоть раз сыграть эту роль.

Он вышел на сцену в костюме и гриме Рембрандта его последних дней. Здесь, перед нами - актерами, рабочими сцены,- а в общем-то, перед потомками, подводил итог своей жизни великий Мастер, стоящий на пороге небытия. На призыв пастора покаяться, он спокойно, с трагической простотой и мудростью отвечал:

"Как будто не в чем. Я в труде ослеп.

Не убивал, не предавал. Работал.

Любил, страдал и честно ел свой хлеб,

Обильно орошенный горьким потом".

Эту сцену забыть невозможно. Пустой темный зал и освещенная сцена, тьма и свет, и большой прекрасный человек, при виде, при звуках неповторимого голоса которого сжималось сердце в предчувствии невозвратимой трагической потери. Нет, впечатление о предсмертном монологе Рембрандта в исполнении Меркурьева тщетно пытаться передать словами. Это надо было копить в себе всю жизнь, чтобы вот так выйти на сцену и, превратив своих товарищей в потрясенных слушателей, поведать им такие глубины, такие тайны души человеческой. Именно тогда все мы поняли, что это был за актер. И как несправедливо, как обидно, что он умер, так и не сыграв этой роли. Как многого лишились люди, я могу судить по нам, видевшим его тогда. Все мы были объединены одним чувством потрясения. Какое богатство он выплеснул нам из своей души - щедро, безоглядно, как бы предчувствуя, что делает это в последний раз. Какой великий актер! Совсем иной, чем Николай Симонов, Николай Черкасов, он, безусловно, был по-своему велик и в трагедийном плане. Наверное, Рембрандт стал бы вершиной его трагедийного таланта, итогом его жизненных наблюдений, поисков, прозрений, сомнений. То, что мы увидели, убеждало в этом.