Израиль Меттер - Мухтар

Он показал на перевязанную руку Ларионова.

- По-вашему, значит, выходит, собака понимает разговор? - ухмыльнулся Ларионов.

Взяв его за плечо и придвинув к себе, словно собираясь сообщить важный секрет, Зырянов громко сказал ему в самое ухо, как глухому:

- Она решительно все понимает.

Затем он отстранился и уже обыкновенным тоном спросил:

- Вы книжки про животных любите читать?

- Товарищ Дуговец меня снабжает, - ответил Ларионов.

- Ну а вот, например, Джеком Лондоном вам доводилось увлекаться?

- Не попадался мне, - ответил Ларионов.

В то же день он рассказал Дуговцу свой разговор с ветеринарным врачом.

Выслушав, Дуговец иронически улыбнулся и постучал пальцем по своему виску:

- Я давно замечаю - старик у нас чокнутый.

Но, поразмыслив над всем этим, Дуговец пришел к выводу, что дело, может, вовсе и не так просто, как кажется с первого взгляда.

Он явился к начальнику питомника майору Билибину.

- Я насчет нашего ветврача, Сергей Прокофьевич, - сказал Дуговец. По совести говорят (Дуговец произносил это выражение именно так: не "по совести говоря", а "по совести говорят"), по совести говорят, беспокоит меня Зырянов. Это же фигура, Сергей Прокофьевич! Молодежи бы надо равняться на таких специалистов...

Билибин слушал хмуро. Он знал, что если Дуговец начинает так хорошо говорить о человеке, то, значит, человек этот чем-то раздражает его.

- А разговоры мне его не нравятся, - тотчас же сказал Дуговец. Взять хотя бы со мной. Согласно последних данных, порода наших собак нынче называется "восточноевропейская овчарка". А Зырянов, в присутствии молодежи, именует их по старинке - "немецкая овчарка". Я попробовал было тактично поправить его, а он заявляет, что никаких таких восточноевропейских собак в жизни никогда не встречал... Факт, конечно, маленький, но воспитывать народ надо и на мелочах.

- Всё? - спросил Билибин.

- Не всё, - ответил Дуговец. - Третьего дня была у Зырянова беседа с Ларионовым. Ветврач рекомендует ему читать литературу не отечественную, а исключительно зарубежную. И внушал, между прочим, взгляды, в корне противоречащие теории академика Павлова.

- Например? - спросил Билибин.

Дуговец протянул ему листок бумаги.

- Я тут все изложил. Чтобы не быть голословным.

Опершись на руку и прикрыв ладонью глаза, Билибин прочитал бумажку.

- Не совестно вам, Дуговец? - устало спросил Билибин.

- А что? - встрепенулся проводник. - Заедают меня эти запятые, Сергей Прокофьевич!.. Я же окончил только пять классов. В наше время, знаете, как учили: через пень-колоду...

Билибин сказал:

- Я ведь тоже учился в ваше время. И классов у меня тоже не много, всего семь.

- Ну, вы-то фигура, Сергей Прокофьевич!

- Бросьте заниматься чепухой, Дуговец. Трофим Игнатьевич Зырянов отличный работник, дай бог каждому...

- А он за это деньги получает, - сказал Дуговец. - Я его работу не хаю. Конечно, ваше дело, товарищ майор, я человек маленький... Докладную прикажете оставить или взять с собой?

- Оставьте, - сказал Билибин.

Когда проводник вышел, он еще раз прочитал бумажонку, скрипнул зубами и, ткнув в нее горящую папиросу, прожег в середине одну дырку, вторую, третью; затем для чего-то посмотрел в эти дырки на свет, в сторону окна. Через окно было видно, как идет по двору Дуговец, размахивающий руками, и рядом с ним Ларионов.

4

Мухтар привязывался к Глазычеву все крепче.

Дело не в том, что собака слушалась своего проводника, - это сравнительно нехитрая штука. Отношения их были гораздо серьезнее. Мухтар знал, в каком настроении находится Глазычев. Знал он это по тем невидимым человеку признакам, о которых не догадывался и сам проводник. Сюда входили не только голос или выражение лица Глазычева, но и его обыденные, житейские движения: то, как он вынимал из кармана папиросы, гребенку, носовой платок, как вытирал пот со лба, как садился и вставал.

Если Глазычев чувствовал утомление, то немедленно утомлялся и Мухтар. Язык его тотчас же вываливался на сторону, шумно дыша, он поглядывал на проводника, тактично давая ему понять, что устал, собственно, не Глазычев, а лично он, Мухтар, и совершенно нет ничего страшного в том, что они сейчас немножко отдохнут. Когда же работа требовала от них обоих непрерывных и долгих усилий, Мухтар никогда не позволял себе первым показать, что силы его на исходе. Он готов был, как и Глазычев, десять раз начинать поиски сначала, чувствуя себя виноватым и глубоко несчастным, если они не увенчивались удачей.