Стерлинг Сигрейв: Династия Ямато

В ожидании Хирохито генерал Макартур нервно передвигал мебель по устланной пышными коврами приемной. У камина он поставил кресло, оказавшееся сбоку от большого мягкого дивана, где, как планировал Макартур, расположатся он и император. Кресло, как рассказывал впоследствии Макартур своему личному врачу, доктору Роджеру Эгебергу, предназначалось для переводчика императора, реши император взять толмача на беседу. Макартур полагал, что Хирохито в действительности не нуждался в переводе, так как в молодости жил в США, посещал там школу и бегло изъяснялся на английском. Переводчик же мог понадобиться Хирохито в том случае, если он решит не показывать знание языка Макартуру и подольше размышлять над вопросами генерала. (Удивительное замечание в записках Р. Эгеберга позволяет судить, насколько «достоверными» представлениями располагал Макартур о своем собеседнике, возглавлявшем воевавшее с США на протяжении последних четырех лет азиатское государство; возможно, он перепутал Хирохито с его младшим братом — принцем Титибу, обучавшимся в Великобритании и действительно говорившим на изысканном английском.)

Когда Макартуру доложили о прибытии Хирохито, генерал пошел ему навстречу, обратился к императору со словами «Ваше Величество», деловито пожал руку. Лицо Макартура оставалось невозмутимым, он обошелся без дежурной улыбки. Макартур, в отличие от одетого строго официально Хирохито, намеренно выбрал летнее обмундирование цвета хаки без единой нашивки и знаков различия, без фуражки, ворот рубашки широко расстегнут. Американский военный фотограф, по сигналу, сделал три официальных фотографии генерала и императора — договоренность о съемке была достигнута заранее. Хирохито стоял прямо и строго, его лицо не выражало никаких эмоций, руки недвижно прижаты к бокам. Макартур, напротив, как бы возвышаясь над императором (благодаря преимуществу в росте), принял расслабленную и непринужденную позу: ноги расставлены, руки на поясе, с небрежным упором в бедра. Это была одна из любимых поз Макартура, по натуре весьма артистичного человека. Даже в годы войны, снимаясь для прессы, он позволял себе «постановочные» съемки. Для него организовывались фотосессии, где он изображал себя высаживающимся на очередной враждебный берег… Фотограф закончил съемку, и генерал подвел гостя к камину. Хирохито сел на приставленное к дивану кресло, поэтому Макартуру, к его вящей досаде, пришлось занять диван в компании с переводчиком. Макартур тут же потянулся за табаком и протянул Хирохито американскую сигарету. Император не курил, однако взял сигарету, и Макартур поднес огонь. Рука Хирохито с сигаретой мелко дрожала, и он не затягиваясь докурил ее до конца, в то время как Макартур дымил трубкой из стержня кукурузного початка. Оба курили молча, каждый собирался с мыслями. Слуга-японец принес кофе, традиционного японского горячего зеленого чая не предложили. Император отказался от кофе. Позднее высказывалось мнение, будто император боялся отравления, хотя возможно и другое объяснение: из-за сильного нервного напряжения он просто не рискнул управляться с кофейной чашкой.

Макартур, которому тогда исполнилось шестьдесят пять лет, начал разговор, заметив, что в 1906 г. он был принят отцом Хирохито. Тогда, в 1906 г., закончилась русско-японская война. Разговор продолжался 40 минут, переводчик Хирохито делал заметки в блокноте. В его обязанности входила не только точная передача всех нюансов разговора, но и следование в переводе заранее подготовленным во дворце формулировкам. В дальнейшем один экземпляр копии заметок переводчика направили в японский МИД, второй экземпляр — в личный архив императора. Хотя Макартур и Хирохито условились сохранить в строжайшей тайне все детали их разговора, Макартур впоследствии опубликовал мемуары, где прямо цитирует Хирохито: «Я принимаю на себя всю полноту ответственности за все происшедшее, за все инциденты, имеющие отношение к обстоятельствам ведшейся Японией войны. Более того, я принимаю на себя прямую и единоличную ответственность за все действия, предпринятые во имя Японии каждым японским военным командиром, солдатом или политиком. В отношении моей собственной судьбы заявляю: какое бы суждение в отношении меня Вы ни вынесли, я заранее с ним согласен». Далее Макартур торжественно заключает: подобное решение императора делает его безусловно «первым джентльменом в Японии». В декабре 1975 г. в одном из японских журналов появились заметки японского переводчика той встречи, в них нет процитированного Макартуром заявления Хирохито, нет даже и намека на высказывание Хирохито о «единоличной ответственности». Конечно, японское общество с радостью восприняло бы какое бы то ни было упоминание переводчика о признании императором своей ответственности за военные бедствия. Но чего нет, того нет. Вряд ли заявление такой исторической значимости не зафиксировали на бумаге. В данном вопросе остается полагаться лишь на память Макартура и не упускать из виду следующее: все, сказанное ему Хирохито, остается, строго говоря, тайной и по сей день. Более того, памятуя о конфузе, приключившемся с Макартуром, посчитавшим Хирохито бывшим учеником американской общеобразовательной школы, абсолютно доверять генералу в подобном случае весьма рискованно. Кроме того, как мы увидим далее, Макартур отнюдь не единственный, кто, по прошествии многих после 27 сентября 1945 г. лет, вкладывал в уста Хирохито не имеющие документального подтверждения заявления.