Ю. Бахрушин - Воспоминания

— Что это она делает-то?.. — пересохшим голосом наконец проговорила Федотова. Мы застыли. Это было начало знаменитого монолога Катерины из «Грозы». Она кончила чтение и обвела нас всех торжествующим взглядом победительницы. А мы так и сидели завороженные, и мороз еще бегал но нашей спине. Велико счастье слышать такой гениальный монолог в таком гениальном исполнении, но и велико несчастье. С тех пор я отравлен исполнением Федотовой этой сцены. Меня не может удовлетворить ни одна исполнительница роли Катерины. Все получается то, да не то. Невольно сравниваешь, и сравнения пока что неизменно не в пользу преемниц великой артистки. Никогда не забуду глаз Федотовой — до чего они были страшны, не забуду ее судорожных движений, словно ключ, который она держала, был раскален добела и жег ей руки. Она здесь же, сидя на диване, импровизировала мизансцены, которые ранее ей никогда не приходилось выполнять, уже хотя бы потому, что она вела эту сцену в театре стоя. Во время чтения монолога Федотова развернулась перед нами во всем блеске своего гениального мастерства.

Талант далеко не всегда сочетается с умом, но когда случаются подобные счастливые соединения, тогда и получаются гениальные личности. Федотова по праву считала себя ученицей М. С. Щепкина. Станиславский называл Федотову своей учительницей. Щепкин, в конечном итоге, был человеком, достигшим артистических высот исключительно благодаря своему таланту, работе и опыту — теоретических знаний у Щепкина было мало. Федотова много думала над тем, чему ее учил Щепкин, но систематизировать все свои мысли не смогла — она могла только делиться ими с желающими ее слушать. Сделал это Станиславский. Федотова-артистка благодаря своему таланту могла бы выдвинуться и занять на страницах истории театра подобающее ей место и без Щепкина. Станиславский — теоретик и мыслитель театра был бы немыслим без Федотовой. Федотова была естественной предтечей Станиславского. К сожалению, я никогда не видал Федотовой на сцене. Она очень хотела прислать мне билет на свой пятидесятилетний юбилей, когда она играла царицу Марфу, но отец отклонил это, не желая лишать ее лишнего билета, которые были в обрез. Помню, как отец с матерью после юбилея вспоминали дни своей молодости и непревзойденное трио в «Марии Стюарт» — Федотова, Ермолова, Южин, которое им привелось не раз видеть. Положение Федотовой и Ермоловой в театре особенно подходило к положению героинь трагедии и чрезвычайно обостряло их игру.

Музей взволновал Федотову. Долгое время она рассказывала всем ее посещавшим (а квартира Федотовой была своеобразным филиальным отделением репетиционных зал Малого театра: все премьерши приезжали «сдавать» старухе свои новые роли) о музее и об его значении. Вскоре она заявила отцу, что после своей смерти завещала его собранию все свои вещи, и начала многое передавать ему при жизни. После смерти артистки все ее вещи вплоть до обстановки ее комнаты перешли в наш дом. Отец отвел для всего этого особый крохотный зал, но впоследствии, после его смерти, частично из-за отсутствия места, «комната Федотовой» была разрушена, а обстановка расползлась по всему музею, утилизируясь для хозяйственных надобностей хранилища. А раньше, бывало, любил я забрести в этот зал, припомнить властный образ старухи с ее гладко причесанными седеющими волосами и такими живыми, молодыми, почти черными глазами, прислушаться к мерному постукиванию ее костыля с резиновым наконечником и вызвать из прошлого ее волнующий голос, читающий монолог Катерины.

Визит Федотовой и ее рассказы о виденном всколыхнули и другую старуху Малого театра Н. А. Никулину. Чувство соревнования заставило ее довести до сведения отца, что не хорошо обходить старых актеров и допускать до своего собрания только избранных. Естественно, отец не заставил намекать себе дважды, и день посещения Никулиной музея был назначен. Церемониал приема был выработан тот же, главным образом чтобы не вызвать обострения чувства местни чества между старухами. За Никулиной, так же, как и за Федотовой, был своевременно послан человек с автомобилем, и так же был сервирован чай к моменту приезда. Никулина, по примеру Федотовой, прибыла в сопровождении свиты, причем при ней состояли не одна, а целых две «статс-дамы» — Адлер и Яновская, ей так же были представлены по очереди все домашние, и она села пить чай. Но Никулина — это была не Федотова. Начиная с внешности, она резко отличалась от своей старшей товарки. На вид ей можно было дать лет восемьдесят с лишним, а на самом деле ей еще не минуло и семидесяти. Когда она говорила, рот ее перекашивался и плохо пригнанная челюсть зловеще лязгала. Эта развалина производила какое-то мистическое впечатление.