Ефим Морозов - Рассказы о котовцах

Месарош еще раз посмотрел на окна гостиницы и решил проведать настоятеля. Не окажется ли он старым знакомым? Сполоснув у колодца лицо и ловко приладив венгерскую бескозырку, он отдал краткие распоряжения своему помощнику и решительно направился к гостинице.

Из глубины узкого и длинного коридора в лицо Месароша пахнуло затхлостью. Здесь, в гостинице, совсем недавно размещался полевой госпиталь одной из буденновских дивизий, но монахи, видимо, не торопились с уборкой. Месарош медленно шел пустынным коридором, слабо освещенным сквозь стекла окон розовым светом угасающего заката. Высокие, давно не беленные потолки и стены коридора, монашеские кельи с голыми железными кроватями напоминали Месарошу гусарские казармы в Дьёкдьёше, где он отбывал действительную службу.

- Вам кого, пане? - неожиданно услышал позади себя Месарош.

- Мне нужен настоятель, - ответил мадьяр не оборачиваясь.

- Пожалуйста, прошу идти за мной, - учтиво промолвил юный монах.

Юноша оказался служкой настоятеля. Он бесшумно забежал вперед и повел Месароша на второй этаж, где постучал в толстую двустворчатую дверь, обитую тисненой кожей.

- Войди, Тибурций, - послышался ласковый мужской голос за дверью.

- Я не один, пане ксендже, - сказал служка и раскрыл перед Месарошем дверь.

Месарош переступил порог обширной кельи, похожей на кабинет делового человека, и остановился.

- Что вам угодно? - спросил настоятель откуда-то из глубины кельи, потом вышел на середину, поставив на стол зажженный подсвечник.

В ответ Месарош пристально поглядел на монаха.

Тонкое бритое лицо, проницательные серые глаза и большие уши настоятеля были теми же, что и шесть лет назад.

- Не узнаете? - спросил Месарош по-немецки.

- Не знаю, о чем вы, - пожал плечами монах. - Вижу вас впервые.

Месарош подумал, прикусив нижнюю губу, и начал без обиняков:

- Патер, почему население так враждебно относится к нашему отряду? И где крестьяне?

- Я служитель бога, - ответил монах, - и политикой не занимаюсь. А что касается неприязни к вам моих прихожан, то она подтверждает их веру в святую церковь, которую вы отрицаете.

- Неправда, патер! - возразил Месарош. - Политикой вы занимаетесь! Нам известна ваша работа среди населения. Сын одного из ваших прихожан только на днях поступил к нам добровольцем и кое-что рассказал о вас, патер.

Монах, насторожившись, пристально поглядел на Месароша. Видимо, убедившись в чем-то, он вздрогнул, но тотчас овладел собой и с жаром воскликнул:

- Это наговор! Не верю, чтобы истинный сын нашей церкви мог лгать. Человек, ушедший к вам, заинтересован в том, чтобы оклеветать орден. Этот корыстолюбец лжет. Не верьте ему.

Месарош молчал. Ему и без того было ясно, что монах не решится признать в нем того самого вахмистра, который был у него шесть лет назад со щекотливым поручением гусарского полковника. Месарош еще раз посмотрел на монаха и вежливо откланялся.

- Извините, патер, - сказал Месарош. - Извините за беспокойство, но мой долг и опыт минувшей войны научили меня недоверию.

- Прошу, прошу вас, - заторопился было монах, но тотчас сдержал себя и сказал смиренно: - Я не в претензии.

Месарош взял под козырек и вышел из кельи.

...У каменной ограды дымилась походная кухня эскадрона Девятова. В ней давно уже томился гуляш из баранины. Над котлом, стоя на ящике из-под трофейных консервов, священнодействовал Гедеон Лудаш.

Только он один мог приготовить излюбленное блюдо венгров, когда удавалось добыть барашка или поросенка. Необычная стряпня Лудаша, изобилующая острыми специями, приводила в восторг весь эскадрон. После каждой "пирушки" бойцы подолгу расхваливали кудесника-повара и от всей души благодарили за отличное угощение.

В ожидании ужина Месарош уселся на скамью, сколоченную вокруг ствола векового платана, положив на колени гармонику. Мечтательно запрокинув голову и смежив веки, огрубевшими пальцами кавалериста он коснулся тончайших, цвета слоновой кости клавишей.

Раздались чарующие звуки "Венгерской мелодии"

Брамса. Потом Месарош пел о гордых девушках своей родины, о суровой венгерской пуште [Степи (венг )] и цветущих берегах Бодрога и Мароша.

Песню Месароша слушали десятки его земляков и очарованные неведомой мелодией молдаване. Увлеченные песней, они уносились мечтами в далекие венгерские просторы и бессарабские дубравы.

К платану неслышно подошел Котовский, намереваясь сделать внушение Месарошу за самоуправство, но невольно заслушался, прислонившись к дереву.