Артем Драбкин - «Сапер ошибается один раз». Войска переднего края

(интервью Григория Койфмана)

— Родился я в 1922 году в городе Вильнюсе, входившем в то время в состав Польши. Мой отец, кожевник по специальности, умер еще до войны, оставив после себя трех сыновей. Мама работала портнихой. Я до 1939 года успел проучиться два года в механическом техникуме.

Вильнюс был большим культурным городом, в котором проживало 80 000 евреев, 60 000 поляков, тысяч двадцать русских белоэмигрантов и всего тысяч десять литовцев, но после раздела Польши Вильнюс был отдан литовцам, и тогда местные литовцы стали нам кричать: «Теперь мы вам покажем!»

По какому-то соглашению, еще до «добровольного присоединения» Литвы в состав СССР, вильнюсский завод «Электрит» был переведен в СССР, в Минск, и рабочим предложили ехать вместе с заводом, каждому обещали дать советское гражданство и жилье. И я, не будучи каким-нибудь идейным комсомольцем, решил взять маму и двух младших братьев и уехать в Минск, где нам выделили на семью небольшую комнатку с кухонькой. Мать работала по специальности, я электриком на заводе, жизнь на новом месте налаживалась, в Витебске у матери жила родная сестра, а через год вся наша вильнюсская родня также стала «частью советского народа». В марте 1941 года меня призвали на срочную службу в Красную Армию, привезли в Борисовский гарнизон и после карантина направили в полковую школу. Все знали, что я «западник» и «польский беженец», акцент меня сразу выдавал, но отношение ко мне со стороны командиров и товарищей-красноармейцев было хорошее.

— 22 июня 1941 года — каким для вас был этот день?

— На 22 июня нам пообещали первое увольнение, мы строили планы, куда пойдем, а ранним утром нас подняли по тревоге. Мы думали, что это очередная учебная тревога, но тут стали бомбить гарнизон, и мы поняли, что началась война. Паники не было. Через какое-то время нам приказали построиться в полном снаряжении и объявили приказ на передислокацию. Подогнали грузовики, и вся полковая школа, 130 красноармейцев, после переклички разместилась по машинам. Нас предупредили: «На машины никого не брать! В разговоры не вступать!» Уже на первом привале только с моей машины сбежали пять человек. По дороге к нам в машину попросилась молодая беременная женщина, мол, добросьте до Смоленска, командир взвода отказал, красноармейцы возмутились… По дороге колонна полковой школы попала под бомбежку, так мы понесли первые потери. Привезли нас в Смоленск и стали сортировать по частям. Меня спросили: «Откуда родом?» — «Из Польши». — «Какую специальность имел до призыва?» — «Работал электриком на заводе». — «Пойдешь в саперы». Я с командой красноармейцев был направлен в 43-й отдельный саперный батальон, расположенный в районе Вязьмы. После короткого курса обучения мы приступили к работе. Батальоном командовал капитан Гаврилов, потом его сменил майор Сечкин.

— Какие задачи выполнял 43-й саперный батальон?

— Мы занимались строительством оборонительных сооружений и установкой минных полей в прифронтовой зоне, и по этой причине мы осенью 1941 года не находились на передовой. Таким образом мы смогли избежать вяземского и смоленского окружений. Три месяца подряд мы устанавливали минные поля в полосе 200–100–75 километров западнее Москвы и, что происходит на фронте, представляли смутно, наш саперный батальон после выполнения очередного задания по минированию отводили на следующий рубеж. О том, что правительство сбежало из Москвы, мы узнали, например, только в конце октября.

Нам сказали, что город разграблен, а потом собрали в одну роту самых надежных и опытных саперов. Нам объявили секретный приказ, не подлежащий разглашению, что мы отправляемся на минирование Москвы и в случае угрозы захвата столицы будем подрывать заминированные объекты… Предупредили, что за разглашение текста приказа — кара по законам военного времени. Но наша отправка в столицу была то ли отменена, то ли отложена, по крайней мере, в начале ноября мы еще находились под Воскресенском.

Кормили нас осенью 41-го как попало, мы голодали, а труд саперов был тяжелый, забирал все физические силы. Две роты батальона занимались постановкой минных полей, а третья рота рыла эскарпы и строила земляные оборонительные сооружения. Поля «засевали» противотанковыми и противопехотными минами, устраивали всевозможные минные ловушки, наносили метки, ставили ограждения. Вся документация по минным полям сдавалась в штаб батальона.