Валентина Мухина-Петринская - Король трассы

А она вот пришла: хуже не придумаешь! Вошла Катерина Ивановна и заботливо поправила ему подушку.

- Там ребята к тебе просятся,- сказала она.- Пустить?

- Конечно!

Обычно в палаты не пускали по десяти человек, но теперь весь больничный распорядок пошел насмарку. Не до этого было. Неуклюже, смущаясь, вошли парни. Халатов им не хватило, двое закутались в простыни, как привидения. Я заметил, что это была как бы делегация лучших - ветераны гидростроя.

Сначала говорил Костя. Голос его дрожал:

- Вся стройка тебя просит, Зиновий,- решись! Сами понимаем, нелегко тебе решиться. Но руки ведь уже... надо хоть жизнь сохранить.

- Зачем? - тихо спросил Зиновий и облизнул пересохшие, почерневшие, распухшие губы.

- Затем, что ты настоящий парень, таким жить надо! Пусть сволочь подыхает, вроде этого Глухова. На стройке ему больше не работать! Не уедет добром - не жить ему. Нам здесь таких не надо!

- Ну что ты говоришь? - перебил его секретарь нашей комсомольской организации Олег Жуков.- Мы все сделаем по закону: сначала исключим Радия из комсомола, затем потребуем удаления со стройки. Его просто уволят.

- А не уволят, сами с ним расправимся! Так просим тебя, Зиновий, как друзья твои: соглашайся!

Зиновий вздохнул и покачал головой.

- Не просите, ребята. Не могу. Я рабочий человек, а рабочему без рук никак нельзя. Что бы я теперь ни делал, за что бы ни взялся - без рук мне нет хода.

Тогда заговорил знатный монтажник Николай Симонов, волгарь, чубатый, широкоплечий, высокий парень - горячий и вспыльчивый, но справедливый. Голубые глаза его покраснели, будто он плакал.

- Мы все будем твоими руками, Зинка. Подумай, сколько у тебя будет рук? Вместо двух - сотни! Вот наше честное слово! Охотно будем все за тебя делать, только живи!

- Спасибо, братцы! Это год, два, три... а мне жить, может, долго. Не могу я жить бесполезно. Уж вы простите меня, ребята! Поймите, по человечеству... по нужде ведь пойти... и то просить кого-нибудь надо. Не могу!!!

Зиновий вдруг всхлипнул, крупные слезы потекли по его словно обожженному лицу. Он приподнял одну из своих отяжелевших забинтованных рук и, слегка прикасаясь - больно ведь тронуть,- отер слезы.

- Может, и вправду лучше ему умереть, ребята? -дрожащим голосом сказал кто-то из стоявших сзади.

Произошло легкое движение, и убежденного Зиновием вытолкали из палаты.

- Ты не прав, Зинка,- сурово возразил Николай Симонов.- На фронте мой отец потерял обе ноги. Так что ему было делать - с собой кончать? Мать-то обрадовалась ему и безногому. Все твердила: "хоть жив, слава богу!" И сейчас живет батька и на пенсию еще не хочет выходить. В типографии работает.

- Руки-то у твоего отца остались для работы?

На место изгнанного, надев его халат, осторожно проник в палату цыган Мору, бригадир арматурщиков. За свои двадцать пять лет двадцать он кочевал вместе с табором, а потом раздумал и решил жить иначе. На гидрострой он пришел в числе первых. Растолкав всех, он приблизился к кровати.

- Зиновий Гусач, отдаю тебе бригадирство! Ты будешь бригадиром, я звеньевым. Кому что руками показать надо, я покажу. Немой буду! Ты один будешь приказывать. Твой авторитет наивысший! Велишь в воду идти - пойдем. Не будет во всем мире бригадира лучше тебя! Был король трассы, будешь король бригадиров!!! А всякие наряды выписывать - любой в конторе напишет под твою диктовку. Не умирай, Зиновий, живи, прошу тебя, как человека! Умрешь клянусь, обратно в табор уйду!

Никогда я не забуду этот час, когда его уговаривали парни. Я не выдержал и тоже стал его уговаривать.

- Ты работал руками, будешь работать головой! - умолял я его.- Будем с тобой учиться, заочно! Столько интересных профессий, где нужны только способности, ум и доброе к людям сердце. Ты можешь стать инженером, историком, воспитателем, литературоведом... Можешь заведовать Домом культуры - мало ли что еще можешь сделать! А потом тебя полюбит хорошая девушка, и ты еще будешь счастлив.

Последнее я, кажется, сказал зря, потому что Зиновий окончательно помрачнел. Все подумали о Тане, которая ни разу не пришла к нему в палату... Я сконфузился. Очевидно, я не так убеждал. А я с готовностью отдал бы ему свою руку. Одна у Зиновия, одна у меня. Я уже спрашивал Александру Прокофьевну, можно ли так сделать, но она сказала, что медицина еще не может приставить человеку чужую руку...

Наступило тягостное молчание: парни истощили свои доводы. Странное ощущение, будто все это уже было, возникло у меня. Была эта полупустая палата, больничный запах, воспаленное обмороженное лицо Зиновия на подушке, тяжело дышащие, на грани слез, мужественные обветренные парни в грубых сапогах и белых халатах. И я уже был - его друг, беспомощный, растерянный, не знающий, что делать, навсегда раненный жалостью.