Валентина Мухина-Петринская: Смотрящие вперед

Отца назначили участковым надсмотрщиком важнейшей телефонно-телеграфной линии связи. Двадцать четыре километра участок, и на всем протяжении ни одного населенного пункта, только выгоревшие на солнце холмы, редкие кустарники, мелкие озерца - русло пересохшей реки - и пески, движущиеся пески там, где раньше плескалось море.

Зимой здесь стаями бродили волки, но никогда не нападали, лишь провожали на издальках - куда ты, туда и они. Сколько раз они так провожали меня с сестрой, когда мы вечером возвращались из школы. Мы ходили в десятилетнюю школу в новом поселке.

Все жалели нас.

- Там одичаешь! - говорили про участок линейщики.

А отец пошел, он ничего не боялся. Мы с Лизой часто ходили помогать отцу на трассе, во всякую погоду. И вовсе мы не одичали. У нас был радиоприемник "Родина" и переносный телефон, всегда включенный в цепь служебной связи. Если соскучишься, можно поговорить со станционным дежурным или позвонить в школу.

Мне было жаль, что море ушло. Когда я спрашивал взрослых, почему море ушло от нас, они только пожимали плечами: "Каспий!"

Я рано проникся мыслью, что от Каспия можно чего угодно ожидать. Но втихомолку я всегда любил море - изменчивое, суровое, непонятное, прекрасное.

Однажды мы сидели с Лизонькой на каменных ступенях маяка, поджидая отца, который ушел на трассу с утра, когда мы еще спали, как вдруг увидели подходившего к нам незнакомого человека с рюкзаком за спиной. Иногда он останавливался и с задумчивым любопытством оглядывался вокруг. Ноги его, обутые в спортивные башмаки, чуть не по щиколотку увязали в песке, и все же как спокойно и уверенно шагал он по земле. Помню, меня это сразу в нем поразило.

На незнакомце был прорезиненный плащ, поношенный серый костюм и зеленоватая в полоску сорочка, как я потом убедился, совершенно под цвет его ярких зеленых глаз, резко обведенных черными ресницами. На пышных рыжевато-каштановых волосах-фетровая шляпа, как говорится, видавшая виды.

Остановившись, он живо освободился от своей ноши и непринужденно уселся рядом с нами на ступеньках.

- Вы что тут делаете? - строго спросил он.

Я опешил, а Лиза с достоинством, которое с детства ей свойственно, объяснила, кто мы такие.

Лизонька была высокая для своих лет, но худенькая, длинноногая, в ситцевом, много раз стиранном платье и платочке, повязанном по-деревенски под подбородком. Несмотря на холодный день (дул ветер, и небо было затянуто слоистыми облаками), мы оба были по привычке босиком.

- А вы кто такой, что тут ходите? - спросила в свою очередь сестра.

- Я? Гм! Я путешественник!

Мы еще никогда в жизни не видели настоящего путешественника и уставились на него во все глаза. Но он не обращал больше на нас внимания и пошел осматривать маяк.

Когда возвратился отец, путешественник, насвистывая, стоял наверху. С верхней галереи маяка было видно далеко во все стороны - бесконечные дюны и блистающее море на горизонте.

Отец вежливо пригласил его в комнату.

- Если разрешите, то я поживу у вас с месяц,- весело сказал незнакомец,- я сейчас в отпуске.

Отец еле скрыл свое удивление. Не встречал он еще любителей проводить свой отпуск среди песков.

- Что ж,- подумав, произнес отец,- поместим вас в Лизиной комнатке, только ведь удобств никаких. И сквозняки тоже на маяке. Нынешнее лето холодное. А поухаживать за вами некому будет. Жена-то у меня умерла...

- Ничего, я сам привык заботиться о себе,- возразил неожиданный квартирант и попросил у Лизы воды, чтоб умыться, а меня послал за своим рюкзаком.

Так у нас поселился Филипп Михайлович Мальшет, океанолог. Он был человеком со странностями, начиная, конечно, с того, что предпочел дюны и заброшенный маяк южному курорту или хотя бы берегу моря, он ведь и в поселке мог снять комнату. Но Мальшет был прост в обращении, добродушен, весел и нисколько не кичился своей ученостью. Даже с нами, подростками, он разговаривал, как с равными, не делая скидки ни на возраст, ни на развитие.

Целыми днями Мальшет бродил по окрестностям. Часто брал с собой меня и Лизу. Всего вероятнее, обращаясь к нам, он рассуждал сам с собой. Из того, что он говорил, мы понимали разве десятую часть. И все же слушать Мальшета было интересно. Я заметил, что и отец охотно с ним беседовал, любил слушать малопонятные речи. Правда, отец был человек бывалый, его тоже всякий мог заслушаться.

Вечерами мы засиживались у накрытого стола. Пили чай из старенького погнутого самовара, ели горячие лепешки с козьей брынзой, которую отец сам мастерски делал.