Элеонора Павлюченко - В добровольном изгнании [О женах и сестрах декабристов]

При всей своей страстной привязанности к семье Муравьева никогда не замыкалась в ее рамках. «Отличительная черта в Александре Григорьевне была теплота сердца, разливавшаяся почти независимо от нее самой на всех ее окружающих». [201] «Голос минувшего», 1915, № 4, стр. 187. Но когда все принимаешь слишком близко к сердцу — быстро стареешь. Неудивительно поэтому, что за полгода до смерти она писала Е. Ф. Муравьевой: «Я старею, милая маменька, Вы и не представляете себе, сколько у меня седых волос». [202] И. С. Зильберштейн. Николай Бестужев и его живописное наследие. — Литературное наследство, т. 60, кн. II, М., 1956, стр. 292.

Никита Муравьев стал седым в тридцать шесть лет — в день смерти жены.

Гроб сколотил Николай Бестужев. На могиле, в которой покоятся Александра Григорьевна и двое ее детей, поставили памятник и часовню с неугасимой лампадой. Лампада эта светилась даже через тридцать семь лет, когда жив был еще декабрист Горбачевский, не захотевший уехать из Петровского после амнистии. Однажды, это было в 1849 г., Горбачевский встретил на могиле Муравьевой молящегося человека, назвавшегося генералом Черкасовым. «Черкасов говорит ему, что счастлив, что имел возможность преклонить колена перед могилой, где покоится прах женщины, которой он давно в душе поклоняется, слыша о ней столько доброго по всему Забайкалью». [203] «Голос минувшего», 1915, № 4, стр. 192.

Через десять с лишним лет после смерти Александры Григорьевны, когда в 1843 г. умер ее муж, А. И. Давыдова писала детям: «Новое несчастье поразило нас, и так неожиданно! Вспомните, что была для нас незабвенная Александра Григорьевна, и вы поймете, что мы должны были почувствовать, узнав о кончине доброго Никиты Михайловича и о совершенном сиротстве бедной Нонушки… Я не могу вспомнить обо всем этом без слез, а мысль об Нонушке не покидает меня». [204] ОР ГБЛ, ф. 88, п. 1, ед. хр. 5. Письмо от 13 мая 1843 г.

К сожалению, Н. А. Некрасов не сумел написать продолжение «Русских женщин». Сохранился лишь черновой план третьей части, посвященной А. Г. Муравьевой, где поэт собирался рассказать о жизни декабристок в Чите и Петровском заводе. [205] См.: К. И. Чуковский . Некрасов. Статьи и материалы. Л., 1926.

Александра Григорьевна завещала похоронить ее на родине, рядом с могилой отца. В январе 1833 г. сестра А. Г. Муравьевой — С. Г. Чернышева-Кругликова обращается с просьбой об этом к Бенкендорфу, а Е. Ф. Муравьева — к А. Н. Голицыну. Одновременно с этим Екатерина Федоровна просит разрешения взять к себе осиротевшую после смерти матери внучку, а также переписываться с младшим сыном, срок каторги у которого закончился. На все три просьбы Муравьевой «его императорское величество изволил отозваться» отказом:

«1-е) Что перевезение тела невестки г-жи Муравьевой в Москву никак дозволено быть не может.

2-е) Что равномерно не может быть дозволено г-же Муравьевой взять к себе малолетнюю ее внучку Софью, родившуюся в Сибири, ибо несообразно было бы воспитание ее вместе с сестрами, у г-жи Муравьевой находящимися, которые принадлежат к дворянскому сословию, между тем как она рождена в податном состоянии».

3-е) Что как второй сын г-жи Муравьевой, Александр, добровольно отказался от дарованной ему высочайшей милости быть обращенным на поселение и сам просил о дозволении оставаться с старшим братом своим в Петровском заводе, то неминуемо должен он подвергнуться и всем тем правилам, коим подлежат находящиеся в означенном Заводе государственные преступники, а потому и не может он иметь дозволение переписываться с родными своими». [206] ЦГАОР, ф. 1153, oп. 1, ед. хр. 13.

На обратной стороне документа рукою С. Н. Муравьевой (Бибиковой) сделана помета: «Свидетельство жестокости и сухости сердца покойного государя Николая Павловича. Прости ему, господи, и упокой его душу! И прости, как простили мы, пострадавшие». [207] Там же.

После первого отказа Е. Ф. Муравьева упорствовала и вновь получила резолюцию царя: «Совершенно невозможно»; царь боялся перевезения тела декабристки из-за неминуемой огласки и «многих неблаговидных толков».

Своей смертью А. Г. Муравьева купила облегчение условий заключения для оставшихся в живых. Через два месяца из Петербурга пришло разрешение женам ежедневно видеться с мужьями у себя дома, а не жить в казематах. Затем все мужчины ежедневно по нескольку человек и в том же порядке, как в Чите, начали выходить из тюрьмы.

Примерно в то же время, в ноябре 1832 г., неожиданно был объявлен царский указ о «милости» осужденным в связи с рождением великого князя Михаила: 20-летний срок каторги сокращался до пятнадцати лет, 15-летний — до десяти, осужденные по четвертому разряду на восемь лет каторги тут же отправлялись на поселение. В числе последних восемнадцати человек из женатых были Фонвизин и Нарышкин.