Михаил Бойков - ЛЮДИ СОВЕТСКОЙ ТЮРЬМЫ

В самом деле самосуд, как будто, начинался. Бывшие подследственники Горлова подняли его с пола и прижали к двери. Один из заключенных взял на себя роль распорядителя самосудом.

— Граждане, соблюдайте порядок! — кричал он. — Один раз ударь и отойди в сторону, дай другому ударить. Бейте так, чтоб этого гада на всех хватило. Становись в очередь, граждане!

Он первый с размаху ударил энкаведиста и уступил место другим. Еще два удара обрушились на жирные побелевшие щеки Горлова. Его голова мотнулась вправо и влево, а из разбитого носа потекли две темные струи крови. Очередной заключенный приготовился бить, но не успел. В самосуд опять вмешался староста. Он протиснулся сквозь толпу к избиваемому и, оттолкнув от него нескольких холодногорцев, закричал:

— Слушайте, вы! Сейчас не время для самосуда. Если хотите рассчитаться с этим… человеком, то сделайте это тихо, чтобы никто не видел и не слышал. Дождитесь ночи, когда погаснет свет. И не забивайте… человека до смерти. За это вас могут расстрелять. Больше спокойствия и терпения! Ждите ночи, говорю!

Слова Юрия Леонтьевича подействовали на толпу. Избивавшие Горлова отошли в сторону. Старосте удалось приостановить самосуд. Как выяснилось позднее он не хотел, чтобы в Холодногорске убили человека, из-за чего могли пострадать многие заключенные, и надеялся, что до вечера Горлова все-таки переведут в другую камеру.

До вечера в Холодногорске ничего нового не произошло. Горлов сидел уже не у двери, а справа от нее, привалившись к стене окровавленным лицом, и стонал в полузабытьи. От двери его оттолкнули надзиратели, производившие вечернюю поверку. Он снова попробовал просить их о переводе в другую камеру, но они грубо оборвали его:

— Хватить трепаться! Заткнись!.. Возле него, крадучись по-волчьи, бродили его бывшие подследственники, шопотом обсуждая подробности предстоящего самосуда. Они нетерпеливо поглядывали то на человека у стены, то на лампочки под потолком, ожидая когда в камере погаснет свет. В глазах энкаведиста, тоже устремленных на эти лампочки, застыл ужас…

Ставропольская электростанция в зимние месяцы работала плохо. Городу нехватало электрической энергии. Даже в тюрьмах, несколько раз за ночь, начиная с десяти часов вечера, на 10–15 минут выключался свет.

В ночь самосуда свет в Холодногорске погас в первый раз около десяти часов. На несколько секунд в камере воцарилась мертвая, ничем не нарушаемая тишина. Затем в нее ворвался неистовый человеческий вопль, мгновенно перешедший в дикое и невнятное, чем-то заглушаемое бормотанье. Прошло еще несколько секунд и раздались звуки, заставившие меня содрогнуться: хрустящие звуки множества ударов по чему-то мягкому и упругому.

Несколько десятков людей во мгле, опустившейся на Холодногорск, избивали человека. Они били, а камера молчала. Только один голос о. Наума посмел нарушить это молчание. Он произнес скорбно и тихо, но отчетливо, так что все услышали:

— Люди! Создания Божьи! Что вы делаете? Не надо, не надо…

Из мглы ему ответили хрипло, грубо и возбужденно:

— Молчи, батюшка! Не лезь в наши дела! Молчи!.. В камере вспыхнул электрический свет. Когда мои глаза привыкли к нему, я рассмотрел то, что осталось от Горлова. У двери валялся не труп человека, а его лохмотья, какая-то окровавленная смесь одежды и людского тела, измятые и изрубленные куски мяса. Из щели в раздавленном черепе, отдаленно напоминавшей рот, торчал большой пук тряпок. Костя Каланча подошел к этим жутким останкам человека, нагнулся над ними и удивленно свистнул.

— Вот это да! Такую штуковину я вижу в первый раз. Чем это они его?

Он оглядел ближайших к нему холодногорцев и понимающе кивнул головой.

— Ага! Вижу чем.

Понял сразу и я. В руках у некоторых заключенных были окровавленные металлические миски для супа. Краями этих мисок они забили Горлова до смерти.

Подошел к трупу и Юрий Леонтьевич. Постоял, покачал головой и сказал:

— Убили все-таки. Эх, зверье… Хотя… можно ли осуждать жертву за убийство палача?

Он покачал головой еще раз, подумал и обратился к окружавшим его заключенным, протрезвевшим от ненависти и с ужасом взирающим на дело своих рук:

— Вот что, граждане холодногорцы. Убили вы человека и, конечно, плохо сделали. Очень плохо. Но еще хуже будет, если вас за это к ответу притянут. А поэтому — молчок. Следователям и надзору ни слова о том, как это произошло. Советую язык за зубами держать крепко.

— А я от себя добавлю, — выступил вперед Костя Каланча. — Ежели какая сука про это стукнет, то урки ее везде достанут: и в кичмане, и в концентрашке. Запомните мои слова все стукачи, какие тут имеются.