Михаил Бойков - ЛЮДИ СОВЕТСКОЙ ТЮРЬМЫ

— Как это — не очень чтоб?

— Образование у меня слабоватое. Только в школе для малограмотных учился, да и ту не закончил.

— Надо было хоть ее закончить. А то ты с твоей малограмотностью таких дров наломал.

— Как, товарищ начальник?

— А так. Книги, отобранные у Шульцина, это… учебники немецкого языка. Напечатаны Госиздатом в Москве. Понимаешь теперь, что это за литература?

— П-понимаю…

Карпо Жовтенко растерянно Захлопал глазами и его пальцы заскребли в затылке. Уполномоченный махнул на него рукой:

— Ладно. Иди! Как-нибудь утрясем это дело… "Дело" ни в чем неповинного Владимира Шульцина "утрясали" долго. Выпустить его из тюрьмы сразу было нельзя; это был бы "подрыв авторитета" сельского актива. Поэтому учителя продержали за решеткой около двух лет, а после освобождения перевели в другой район.

С каждым днем среди северо-кавказских энкаведистов все больше распространялась послеежовская паника. Для нее были все основания. Энкаведистов сажали в тюрьму, обвиняя их в связях с Ежовым, во вредительстве и применении, "недопустимых советскими законами", методов следствия и физического воздействия на заключенных.

На место арестованных энкаведистов присылали из Москвы новых. Однако, телемеханики продолжали существовать и не превратились в безработных. Пытки не были прекращены, а только несколько сократилось количество подвергаемых им подследственников. Телемеханики теперь пытали, главным образом, энкаведистов, часто своих бывших начальников. Правда, некоторые из пыток, вроде стойки в шкафах с гвоздями или резки человека ломтиками, были запрещены (временно!) новым начальником НКВД, заменившим арестованного Булаха. Во всем же остальном новые в управлении энкаведисты продолжали действовать по-старому, по-ежовски. Люди сменились; цели и методы остались.

Чем больше увеличивалась послеежовская паника чем больше сажали в тюрьму энкаведистов, тем лучше и бодрее чувствовали себя холодногорцы. Почти все, за исключением немногих, теперь мечтали всерьез о жизни по ту сторону решетки и были уверены, что в конце концов и, может быть, скоро вырвутся туда из тюрьмы.

Некоторые даже пытались приставать к старшему надзирателю с такими вопросами:

— Эй, надзор! Когда начнешь нас на волю выпускать? Тюремщик отвечал, равнодушно позевывая:

— Когда прикажут, тогда и выпущу. А покудова сидите…

В Холодногорске теперь громко разговаривали и спорили о том, что раньше не осмеливались прошептать на ухо даже испытанному тюремному другу. Спорили, не обращая внимания на запреты и угрозы тюремного начальства и присутствие возможных стукачей. Больше всего в этих спорах доставалось большевистской партии, советской власти и Сталину. Часто можно было слышать, например, такие фразы:

— Вот вырвемся на волю, так по иному жизнь организуем.

— Точно! Советскую власть ликвидировать, партию разогнать и Сталина — по шапке.

— Над Сталиным, за его злодейства, надо самосуд устроить. Всенародный самосуд.

— А дальше жить будем без всяких ежовщин. Люди с трезвыми головами пробовали возражать наиболее горячим спорщикам:

— Как же вы все это сделаете? И чем? Языками? У противников советской власти никакой реальной силы нет.

Спорщики не сдавались и отвечали на возражения горячо и наивно:

— Сила будет. Нас по тюрьмам и концлагерям миллионы. Как вырвемся все на волю, то советскую власть разнесем вдребезги…

Некоторые из холодногорцев надеются, что скоро будет война и англичане или немцы помогут народу освободиться от коммунистов; другие по этому поводу выражают сомнение:

— Как бы иностранцы не пришли к нам с новым татарским игом.

На эти сомнения, измученный пытками теломехаников, рыбак Егор Долженко возразил так:

— Пускай приходят немцы, китайцы либо даже арапы. Ихнее иго сбросить нам будет легче, чем коммунистическое. У арапов, я слыхал, НКВД нету…

В Холодногорске насчитывалось человек двадцать бывших энкаведистов. Все они были мелкой сошкой: надзирателями, конвоирами, милиционерами, рядовыми сексотами. Ни одного следователя или начальника отдела из управления НКВД в числе их не было. Для них в северо-кавказских тюрьмах существовали другие места заключения: особые камеры и одиночки-секретки. Арестованных крупных энкаведистов, в целях неразглашения известных им тайн НКВД, старались не смешивать с другими заключенными. В обычных камерах для подследственных или осужденных бывшие следователи и начальники отделов появлялись редко, лишь в тех случаях, когда с ними, опальными, сводили личные счеты такие же крупные энкаведисты, благополучно здравствующие на "воле". В начале января 1939 года один из бывших "тузов" краевого управления НКВД появился и у нас в Холодногорске. Двое надзирателей втащили к нам рано утром человека, одетого в мундир энкаведиста, но без пояса и со споротыми пуговицами и нашивками. Старший надзиратель подталкивал его сзади в спину. Энкаведист никак не хотел входить. Он отчаянно, с криками и руганью, сопротивлялся, хватаясь за тюремщиков и дверные косяки. Надзиратели рывком втолкнули его в камеру и выскочили в коридор, поспешно захлопнув за собою дверь. Новый заключенный уперся в нее спиной и стоял, тяжело дыша и водя по камере округленными страхом глазами. Холодногорцы толпой надвинулись на него. Некоторые из них сразу его узнали.