Михаил Бойков - ЛЮДИ СОВЕТСКОЙ ТЮРЬМЫ

Фамилия Каменюки под стать его наружности. Рост огромный, сила воловья, руки, как два молота. Он неповоротлив и в движениях медлителен. Черты его лица грубы и неподвижны, точно впопыхах вырублены из камня неумелым скульптором.

В противоположность ему Григорий небольшого роста, стройный и с хорошей военной выправкой. Беспокойный и живой, как ртуть. Весь день мечется по камере, словно волк в клетке. Лицо калмыковатое, глаза маленькие и быстрые…

Приятели-буденновцы, первое время в тюрьме, бодрились и духом не падали. Они надеялись на своего друга маршала Семена Буденного. Им удалось переслать на волю письмо ему.

— Нас братишка Буденный выручит. Не такой он человек, чтобы друзей в беде бросать, — говорил Григорий.

— Эге-ж! Выручит, — вторил ему Тарас… Первый допрос Каменюки закончился весьма неожиданно для энкаведистов.

Следователь сорвал с груди арестованного партизана орден «Красного знамени» вместе с клочком рубашки.

— Чего рвешь? — угрюмо спросил Каменюка. — Не ты его вешал.

— Калинин вам ордена вешает, а мы их сдираем. Понятно? — и следователь расхохотался.

Кое-как скрутили бунтаря и били его несколько часов подряд.

После этого случая следователь умер в больнице, а Каменюка отправлялся на допросы уже в сопровождении «почетного конвоя». В нашу переполненную людьми камеру втискивались полдюжины бойцов полка НКВД, прижимали гиганта штыками к стене, надевали на его лапы две пары наручников, а на ноги — кандалы. Затем штыками же выталкивали его в коридор.

На допросах Тараса избивали зверски, но он был почти нечувствителен к боли.

— У мене шкура дубленая, — хвастается Тарас. — Белые в гражданскую добре выдубили. Ось, бачьте, — и в сотый раз демонстрирует перед нами свое огромное тело, сплошь покрытое шрамами.

— 28 ранений. От всякого оружия. Гарно мене белобандиты расписали? Красиво?… Так после того, для мене следователи вроде мошкары.

Григория энкавсдисты не трогали больше месяца, но потом, однажды ночью, вызвали на допрос. Обратно в камеру он явился только через двенадцать дней, худой, избитый и с погасшими глазами. Когда первая радость встречи с Тарасом прошла, Зубов тихо сказал другу:

— Плохи наши дела, Тарас. Эти гады хотят, чтоб мы с тобой подписали, что, будто бы, участвовали в…подготовке вооруженного восстания против советской власти то погано.

— Мы? Партизаны?… Ты им в глаза наплюй, — и Каменюка смачно выругался.

— Знаешь, Тарас, я., подписал, — еще тише произнес Зубов.

— Гриша! Та, як же ты?

— Понимаешь, Тарас, выдержать невозможно. Пытка без конца. Большой конвейер. Их много, а я один, Легче, кажется, на фронте сто раз умереть.

— Не горюй, Гриша. Буденный нас выручит.

— Выручит, как же. Держи карман шире. Он, вот, нам не отвечает, а начальнику краевого НКВД прислал письмецо. Про нас пишет.

— Ну? Что ж ты мовчишь? Що вин пише? Григорий безнадежно машет рукой, — И говорить не стоит. Врагами народа клеймит нас.

— Що ж цэ такэ? разводит руками Тарас.

— Это называется, — насмешливо вставляет Смышляев, — за что боролись, на то и напоролись…

Вечером Зубова вызывают «без вещей». Он обнимается с другом.

— Прощай, Тарас! Больше не увидимся. Следователь сказал, что меня приговорят к расстрелу.

Гигант молчит. Крупные слезы катятся по его каменному лицу…

Поздно ночью нас разбудили хриплые стоны; страшное зрелище представилось нашим глазам. На полу у двери билось в судорогах огромное тело Каменюки. Из раны у локтевого сгиба его руки текла, в подставленный двухлитровый кувшин для воды, тонкая струйка крови. Кувшин был переполнен вокруг него образовалась кровавая лужа;..

Старый партизан не перенёс трагической: разлуки с другом. Он зубами перегрыз себе вены не руке. Позже мы узнали, что в ту же ночь Тарас Каменюка умер в тюремном госпитале.

На первом же допросе Сергей Киселев заявил следователю:

— Требую, чтобы меня немедленно освободили! Виновным себя ни в чем не признаю! Следователь расхохотался:

— Много вас таких на фунт сушеных идет? Ишь чего захотел. Ты лучше расскажи, кто тебя завербовал в контрреволюционную организацию и кого ты завербовал?

— Оставьте ваши глупые шутки. Они оскорбляют мое достоинство члена большевистской партии. Следователь захохотал еще громче.

— Вот чудак! Все еще себя партийным считает. Тебя же, перед арестом, объявили врагом народа и исключили из партии.