Николас Хеншелл - Миф абсолютизма. Перемены и преемственность в развитии западноевропейской монархии раннего Нового времени

В раннее Новое время правительство регулировало социальную и экономическую жизнь. Это касалось не только «абсолютистских» государств, поскольку Англия и Республика Соединенных Провинций, как и Франция, не были готовы допустить свободную игру на рынке. Экономические инстинкты и стремление получить выгоду считались анархическими силами, подрывавшими благосостояние общества из‑за личной алчности. Целью было подчинение гильдий, портов, провинций и прочих групп, действовавших в эгоистических интересах, пользе государства в целом. Только в конце XVIII столетия просветители–физиократы объявили рыночные тенденции создателями, а не разрушителями общего благосостояния. Многое в регулирующей деятельности входило в сферу королевских прерогатив или полномочий штатов и городских корпораций. У государей, таким образом, был выбор. Некоторые, как особые агенты при выборе оружия, в каждом случае, когда приходилось прибегать к принуждению, производили тактическую оценку условий. В Англии предпочитали издавать прерогативные патенты, которые позволяли более четко и гибко регулировать экономику. Тонкие нюансы в требованиях ввозить испанский, а не американский табак, мало что говорили парламенту: гораздо проще было предоставить торговцам монополию, издав королевскую хартию. 1

Использование таких прерогатив говорит о рождении феномена, который Раев называет «регулярным полицейским государством» . 2В контексте

1 Hinton R. W. K. 1957. The Decline of Parliamentary Government under Elizabeth I

and the Early Stuarts // Cambridge Historical Journal, xiii, 2. P. 126.

2 Raeff M. 1983. Well‑orederd Police State. Yale University.

эпохи раннего Нового времени этот термин, который может ввести нас в заблуждение, означал лишь «хорошо организованное социальное устройство». В XVII веке представление о нем воплощалось в комплексе идей каме–рализма, которые подчеркивали единство правительства и народа, а также потребность в профессионально образованных чиновниках для регулирования жизни подданных в интересах сообщества. В Германии политическая теория камерализма предписывала административной элите получать высшее образование. Здоровье, гигиена, мораль и образование были объектами пристального внимания. Во Франции и Германии городские советы следили за чистотой улиц, вывозом мусора, передвижением транспорта, использованием безопасных строительных материалов, размещали на постой армию. После реформационных потрясений церковь перестала помогать бедным, дав государству еще одну возможность регулировать положение социальных низов. Насколько успешно осуществлялось это регулирование, неясно. Как правило, планы, выдвигавшиеся правительствами раннего Нового времени, впечатляют больше, чем достигнутые ими результаты. Но одно существование таких планов уже опровергает устоявшееся представление о том, что в ту эпоху правительства были озабочены прежде всего собственным усилением, а не повышением уровня жизни и культуры своих подданных. Подобное представление — пародия на государей эпохи Просвещения, правивших после 1750 года, и клевета на их предшественников.

Еще одной важной королевской прерогативой был контроль над внешней политикой, точнее — право объявлять войну. Поскольку в этой области сотрудничества корона менее всего нуждалась в одобрении знати, дипломатия и заключение договоров, ведение войны и контроль за вооруженными силами были сферой, в которой королевские прерогативы не подвергались сомнению. Следовательно, определяющим фактором здесь являлись личные взгляды монарха или того, кто оказывал на него влияние: политика была зеркалом придворной жизни и фракционной борьбы. Поэтому она была изменчивой и непредсказуемой.

И все же доминирующая роль личности и пристрастий монарха во внешней политике оспаривается. Академическое изучение истории дипломатии началось в конце XIX века и несло на себе отпечаток этой эпохи. Результаты был столь же ошибочны, сколь и остальные представления об «абсолютизме», характерные для этого столетия. То, что серьезные внешнеполитические вопросы зависели от прихоти короля и придворных интриг, так огорчало историков XIX века, что они чувствовали себя обязанными изу–чить данный вопрос лучше. Но чем больше они искали, тем меньше находили. Они пытались показать, что в тот период международные отношения строились с учетом интересов нации. Свою ошибку они усугубляли тем, что отводили ведущую роль официальным дипломатическим источникам, в которых решения принимали рационализированную форму. Традиционная историография разделяла международные отношения и их движущие силы — произвольные желания монархов и их придворных. И все же случайный характер внешнеполитических событий был очевиден для современников. Отмечая, что малейшие трения при дворе могут привести к войне, один французский юрист в 1730–х годах писал: «Величайшие события, помпезно преподносимые историей, имеют совершенно пустячные причины». Десятью годами ранее французский посол в Вене размышлял о пугающем могуществе случая: «В эпоху, когда мы способны диктовать условия всей Европе, малейший поворот событий может сделать нас слабейшим госу–дарством». 1