Николай Василенко - Отечественная война и русское общество, 1812-1912. Том I

Отзываясь в самых нелестных выражениях и о событиях и о деятелях французской революции, русские дворяне принимали искреннее участие в жертвах «французской пугачевщины». «Гостеприимство являлось их исконной национальной чертою, — говорит французский историк Оман, — единственной традицией, которую они уважали». Еще летом 1790 г. гр. А. Р. Воронцов советует «королевской партии дать покровительство». «Сие дело, — говорит он, — есть дело всех государей, когда по всей вселенной разослали эмиссаров для взбунтования». Гонимые бурями и ужасами французской революции, «эмигранты, — по словам Сореля, — упорствуя в отвлечениях не менее революционеров, обнаруживали не менее их свой космополитизм». «Они смотрели на себя скорее, как на соотечественников дворян всего мира, чем как на сограждан французов». «Эмигранты, являвшиеся, — по меткому выражению г-жи Сталь, — горстью французов, затерявшихся среди европейских штыков», увозили, однако, за границу все причины своего собственного упадка и обнаруживали такую же неспособность управлять собою, какую они раньше проявляли в заведывании государственными делами Франции. Эти отрицательные стороны в характере представителей французской знати не могли укрыться от тех из русских, которым приходилось сталкиваться с эмигрантами. Так, гр. С. Р. Воронцов в одном из писем к брату дает о них следующий отзыв: «Эмигранты так же развращены и трусливы, как и остальная часть этой безбожной нации, жертвой которой они теперь являются. Они только и заняты роскошью и тщеславием». А гр. Ф. В. Ростопчин, познакомившийся со многими из приехавших в Петербург эмигрантами, недоумевал, «каким образом эти люди могут внушать настоящее сочувствие». «Во мне, — пишет он гр. С. Р. Воронцову, — они никогда не вызывают иного участья, как возбуждаемого трогательной пьесой, потому что эта нация существует только комедией и для комедии… Убийцы и глупцы остались у себя на родине, а сумасшедшие бросили ее, чтобы увеличить собой число шарлатанов на свете». Даже Карамзин, при всей его благонамеренности, сознавался, что французское дворянство и духовенство кажутся ему «худыми защитниками трона». Только немногие, подобно гр. В. И. Головиной, не замечая темных сторон французской эмиграции, с нескрываемым восторгом отзывались о представителях и представительницах Сен-Жерменского предместья, сделавшихся «жертвою французской революции». «То была, — по ее словам, — квинтэссенция старинного дворянства, неприкосновенная в своих принципах».

Убийства на Марсовом поле (17 июня 1791 г.)

В эмиграционном движении была и другая сторона, внушавшая беспокойство отдельным лицам из среды русской знати. «За приезжающими французами, мне кажется, должно гораздо поприсматривать, — пишет гр. А. Р. Воронцов гр. Безбородко. — Мы видим, что в тех местностях и землях, куда, можно сказать, толпы недовольных революцией французской убежище имели, сколь от свиты и людей их, напоенных французским ядом, беспокойство причинялось». Эта боязнь постепенно передавалась и русскому двору. Хотя Екатерина и писала английскому королю, что «ее империя, отделенная громадным пространством от Франции, не может быть охвачена заразою», а ее дипломат гр. Марков заявлял прусскому посланнику: «Одни мы из всех держав можем не бояться французской революции и не бороться с ней по отношению к нашим подданным», однако правительство довольно определенно принимало свои меры предосторожности. В августе 1790 г. Екатерина дала повеление Симолину, русскому послу во Франции, чтобы «в Париже всем русским объявил приказание о скорейшем возвращении в отечество». Вскоре последовал окончательный разрыв с Францией и применены были на практике советы, даваемые гр. А. Р. Воронцовым: «от них не принимать министров, а своим приказать выехать, корабли их не пускать в гавани и всех, присягнувших собранию французов, не терпеть нигде». В русские порты воспрещен был вход судам под французским трехцветным флагом. Русские путешественники не должны были переступать границу Франции; русским подданным было запрещено получать французские газеты и брошюры и поддерживать сношения с французами; наконец, был наложен запрет на ввоз всех предметов французского происхождения. Воспитателю П. А. Строганова, якобинцу Ромму, воспрещено было в 1790 г. возвращение в Россию, а живописца Дойена, явившегося в Россию в 1791 г., с довольно определенным революционным прошлым, подвергли «политическому карантину», как видно из письма Екатерины к Гримму. После крушения монархии во Франции и провозглашения республики Екатерина обязала всех французов, живших в России, принести, специально на этот случай составленную, присягу в том, что они ничего общего не имеют с «правилами безбожными и возмутительными и что они признают злодеяние, учиненное сими извергами над королевскою особою, во всем том омерзении, каковое оно возбуждает во всяком добром гражданине». Кроме того, французы, находившиеся в России, должны были дать обещание прервать «всякие сношения с одноземцами своими, повинующимися нынешнему незаконному и неистовому правлению». Те, которые отказались принести присягу, — их насчитывалось 43 человека, — указом 8 февраля 1793 году были высланы из России.