Владимир Пичета - Отечественная война и русское общество, 1812-1912. Том II

«Дать вам Молдавию и Валахию значит слишком усилить ваше влияние, привести вас в прочную связь с сербами… с черногорцами, греками… Я понимаю желание императора Александра иметь дунайские княжества, потому что тогда Россия будет повелевать на Черном море; но если вы хотите, чтобы я пожертвовал своим союзником, справедливость требует, чтобы и вы пожертвовали своим»… Александр не знал об этом, когда говорил Коленкуру: «Я в восторге, что о Силезии больше нет речи. Император не упоминает об этом вопросе». Вместо того, чтобы «покончить на чем-нибудь», — а это было необходимо, уже возникало охлаждение — Наполеон решил бросить Александру ту же давнюю приманку, которую закидывал, более искренно, в 1801 году, и которой воспользовался в Тильзите. Он не имел в виду, действительно, предпринять в этот момент что-нибудь решительное вместе с Александром. Между тем уже начиналась война с Испанией.

Наполеон опасался, что завоевание Испании, которое он считал легким и недолгим делом, даст предлог России потребовать еще большего на Балканском полуострове; с этой, между прочим, целью он отвлекал внимание Александра на Скандинавский полуостров [39] На всякий случай он в это время приказал Себастиани справиться, намерена, ли Порта, если бы Россия решила удержать княжества, вести войну против нее вместе с Францией. «Какие у нее военные средства?» .

Граф Н. М. Каменский (И. Григорьев)

Почему же Александр, человек «недоверчивый и только наружно откровенный, как все люди с слабым характером» [40] Слова Коленкура. , сразу уверовал и воодушевился? Были, наконец, произнесены заветные слова:

«Константинополь», «Босфор»; они говорились и в Тильзите, но там не было такого конкретного предложения, не видно было перехода от слов к делу, а тут: «все может быть решено и подписано до 15 марта, 1 мая наши войска могут быть в Азии». Александр 1808 года был уже не тем молодым императором, который приказывал на все намеки о разделе Турции отвечать отрицательно: теперь в прошлом были Аустерлиц и Фридланд. Много иллюзий было разбито у него. Торг из-за княжеств, уже завоеванных, был унизительным торгом: внуку Екатерины предлагали купить этот кусок Турции изменой тому, что он считал или, по крайней мере, громко называл вопросом чести. Эти причины внутреннего характера не меньше, вероятно, чем политический расчет, обусловили его полное согласие с восточной политикой Румянцева и в этом случае жадную готовность схватить брошенную Наполеоном приманку. Может быть, осторожнее сказать, что и в этот момент он больше уповал, больше хотел верить, чем, действительно, доверял. Этому есть доказательство. В разговоре с Коленкуром проскользнуло недоверие. Речь зашла о письме, полученном посланником от императора. Александр сказал: «Из одного выражения письма я понял, что в письме к вам будут изложены основания соглашения». Прочитав представленное Коленкуром извлечение из письма, он разочарованно заметил: «Это те же самые слова. Однако из желания императора предпринять экспедицию в Индию видно, что речь идет о разделе всей Турции, даже о Константинополе»… Александр чувствовал, что тут есть нечто недоговоренное, какая-то задняя мысль, но все-таки вполне отдался тем планам, которыми манил его Наполеон. Если это странная ошибка политика, то человечески она понятна. Он сам предложил личное свидание с Наполеоном и добавил, что, если речь идет о разделе на основаниях, определенных в тильзитской конвенции, то об условиях соглашения и говорить нечего: они ясны; если же предполагается включить в раздел и Константинополь и Румелию, то Коленкуру следует предварительно сговориться с Румянцевым. То же он выразил в ответном письме Наполеону. «В. В. может присоединить к Франции Италию, даже Испанию, сменять династии, создавать новые государства, требовать помощи Черноморского флота и русской армии для завоевания Египта, меняться с Австрией какими угодно землями… Россия, думаю, отнесется ко всему этому спокойно, если получит Константинополь и Дарданеллы», писал Коленкур, характеризуя настроение Александра.

Несомненно, этот момент был апогеем влияния Наполеона на Александра. Но русский император был не таким человеком, чтобы простить разочарование, особенно после того, как, откинув обычную осторожность и скрытность, он заставил себя поверить и ясно, торопливо, горячо это высказал. С этого же момента влияние Наполеона стало падать, потому что разочароваться пришлось скоро, почти сейчас. Переговоры Румянцева с Коленкуром и Толстого с Наполеоном и Шампаньи выяснили, что Константинополя и Дарданелл России отдавать не намерены. «Это слишком много», было сказано однажды. Александр отстаивал исключительный интерес, исключительное право России на Константинополь: «это ключ к моему дому». Коленкур возражал на это, что, с точки зрения Франции, Константинополь в руках России — ключ к Тулону, к Корфу, к мировой торговле. Наполеон в виде компенсации требовал себе Дарданеллы и часть Никомидийского полуострова до Родоста [41] План раздела был таков: России — левый берег Дуная до устья, Болгария и Румелия (в качестве отдельного княжества для одного из великих князей); Франции — адриатические берега, азиатские земли (Дарданеллы); Константинополь делался вольным торговым городом; Австрии — Сербия и Босния. Император Франц требовал сохранения Турции; Стадион стоял за участие в разделе; эрцгерцог Карл советовал обеспечить за собой Оршову и Белград. . Конечно, для России предпочтительнее было, чтобы Черное море запирала Турция, чем Наполеон. Такое неисполнимое требование можно было понять только, как намеренное желание дать переговорам о разделе такое направление, при котором они ничем не могли бы закончиться. Это было видно и из того, что Наполеон долго оттягивал свидание.