Владимир Пичета - Отечественная война и русское общество, 1812-1912. Том II

Н. М. Карамзин

В тот же день имел аудиенцию Нессельроде, дружеские чувства которого к Сперанскому были известны императору Александру, и когда он выразил глубокое сожаление, что государь лишил себя слуги самого преданного, верного и ревностного, император отвечал: «Ты прав, но именно теперешние только обстоятельства и могли вынудить у меня эту жертву общественному мнению». В ответ на поздравление наследного принца шведского с раскрытием заговора, клонившегося к разрушению империи, император (в письме от 24 мая 1812 г.) «по поводу открытия» им «окружавших» его «подпольных происков» говорит: «У меня более подозрений, чем неоспоримых данных, но при нынешних обстоятельствах они были достаточны для меня, чтобы ни на мгновение не дать мне колебаться и удалить причастных к делу лиц». Несколько месяцев после ссылки Сперанского государь сказал Новосильцеву: «Вы думаете, что он изменник? — вовсе нет; он в сущности виновен только относительно меня одного, — виновен тем, что отплатил за мое доверие и дружбу самой черной, самой гнусной неблагодарностью»; однако государь прибавил, что ему донесли о «случаях, которые заставляли предполагать» в Сперанском «самые зложелательные намерения». В 1819 году обвинения против него были, наконец, сняты при назначении его сибирским генерал-губернатором рескриптом, правда, в то время не опубликованным, где государь писал, что этим назначением хотел дать ему возможность «доказать явно, сколь враги несправедливо оклеветали» его, и подавал ему надежду, что своими заслугами он даст государю «явную причину приблизить» его к себе. В следующем году Александр Павлович сказал И. В. Васильчикову, что никогда не верил во взведенное на Сперанского обвинение в измене и винит его только в том, что он не имел к нему полной доверенности.

Выше было упомянуто, что пред отправкой из Петербурга Сперанский вложил в три пакета некоторые бумаги и просил Балашова передать их вместе с его письмом государю. В письме Сперанского было сказано: «Между бумагами… Ваше Императорское Величество изволите найти расшифрованные перлюстрации. Они мне были доставляемы по временам Беком. В сем проступке сознаю себя виновным и, не ища оправданий, предаюсь милосердию Вашего Величества» [169]. Это-то письмо было показано государем 19 марта министру юстиции Дмитриеву; эти же строки были приведены императором Александром в его письме от 19 апреля из Вильны гр. Н. И. Салтыкову. Дмитриев, очевидно, не мало кричал потом об «измене» Сперанского и должен был сильно содействовать распространению враждебных для него слухов. Дело о секретных депешах требует объяснения.

В иностранной коллегии (а затем и в Министерстве Иностранных Дел) делами важнейших заграничных миссий заведывал Жерве, имевший под своим начальством экспедицию дешифровки депеш, в котором главным лицом был занимавшийся ей статский советник Бек. Секретные дипломатические донесения гр. Нессельроде из Парижа направлялись помимо канцлера к Сперанскому, который и докладывал их государю; точно так же по приказанию государя направлялись к Сперанскому с той же целью сообщения в частных письмах к Жерве находившегося при нашей венской миссии итальянца Маллия. Не ограничиваясь этим и уже не имея на то полномочий, Жерве, без ведома начальства, тайно сообщал Сперанскому все, что поступало наиболее важного и любопытного по нашим сношениям с западной Европой. Таким образом император Александр вел неприязненную Наполеону переписку с второстепенными в дипломатической иерархии лицами помимо канцлера, а Сперанский был посвящен в высшие тайны. Для того, чтобы канцлер, гр. Н. П. Румянцев, не мог этого узнать, государь вычеркивал из представленных ему через Сперанского дешифровок все, что могло бы раскрыть тайные сношения; с этими исключениями они представлялись канцлеру, и тот вновь докладывал государю в неполном виде уже известное ему вполне.

25 марта Бек был арестован и заключен в петербургскую крепость. На другой день Жерве чрез Нессельроде обратился к государю с письмом, в котором принимал вину на себя. Из этого письма пришлось опять-таки сделать исключение, и затем государь приказал вновь подать его себе, чтобы по-прежнему оставить канцлера в неизвестности. Нессельроде он сказал, что не видит во всем этом ничего преступного и потому велит прекратить дело и выпустить Бека. Однако он был оставлен в крепости и, больной и пораженный незаслуженным несчастьем, впадал даже во временное помешательство. Только 27 апреля секретный комитет, учрежденный 13 января 1807 г., которому поручено было рассмотрение этого дела, предложил Беку первые вопросы. Когда его объяснения были представлены государю, он в письме к Салтыкову дал неискренний ответ: «О Беке должен сказать, что объяснения его совсем не верны, что бы мне легко было доказать бумагами; но оные остались в Петербурге». Государь считал не бесполезным выслушать объяснения Жерве, а Бека, взяв с него «строгую подписку, что он будет жить смирно и не вмешиваться ни в какие сплетни, можно выпустить, предписав полиции иметь за поведением его надзор». Дело кончилось тем, что Жерве был исключен из Министерства Иностранных Дел, а потом снова принят на службу, но уже по ведомству Министерства Финансов, а Бек был оставлен при прежней своей должности [170]. Вот на какие хитрости пускался император Александр, чтобы, оставляя во главе нашего дипломатического ведомства гр. Н. П. Румянцева, защитника союза с Наполеоном, легче обмануть императора французов. Вот отчасти почему он мог думать, что «интриганы в государстве так же полезны, как и честные люди, а иногда первые полезнее последних». С тем, как эти интриги отражаются на отдельных личностях, он, очевидно, не считался; поэтому-то так кстати пришлось ему то, что Сперанский самовольно, но без ущерба для интересов государства, расширил доставление себе сведений из Министерства Иностранных Дел. В пермском письме он говорит: «Это обстоятельство… чрезмерно обрадовало моих неприятелей, дав им случай всю громаду их лжи прикрыть некоторой истиной».