Николай Никитин: Северная Аврора

Фролов простился со своими спутниками и пешком (тогда все в городе ходили пешком) направился к Смольному.

Некоторое время Драницын и Андрей шли молча.

- Что за человек комиссар? - наконец спросил Драницын. - Кажется, не из разговорчивых.

- Право, не знаю, - ответил Андрей. - Я ведь сам только второй день в отряде. Насколько я могу судить, довольно замкнутый человек. Но в общем и целом как будто симпатичный...

- В общем и целом? - Драницын засмеялся. - Да... Другие люди пришли, задумчиво проговорил он. - Мне сначала казалось, что все большевики одинаковые, и только теперь я начинаю понимать, до чего они разные. Вы, конечно, непартийный?

- Нет, - ответил Андрей.

- Я так и думал. Но, очевидно, сочувствуете большевикам, раз пошли к ним в армию?

- Да, во многом сочувствую. Во всяком случае, большевики мне гораздо ближе, чем Керенский. Керенщину я просто презираю. Я уже не говорю о царизме...

Драницын вскинул глаза на Андрея и сейчас же опустил их. Он остановился, свернул папиросу и протянул Андрею жестянку с табаком.

- Что же вы меня не спросите: почему я в большевистской армии? Ведь вы думаете сейчас об этом?

- Думаю, - смущенно признался Андрей.

- Только что я исповедывался, - не замечая его смущения, продолжал Драницын. - Комиссар ваш допрашивал меня: "како верую". Боятся нашего брата, офицера. - Он покачал головой. - Но и офицеры бывают разные.

Снова наступило молчание.

- А чем я лучше пролетария? - вдруг сказал Драницын. - Также гол, как сокол. .Вся моя собственность - только шпага! Я сказал об этом комиссару, но до него, по всей вероятности, не дошло. Вряд ли он понял меня.

- Не думаю, - возразил Андрей. - Он, по-моему, человек сообразительный.

Драницын пожал плечами.

В середине ночи отряд был поднят.

Когда Фролов вернулся из Смольного, повозки с имуществом уже стояли на набережной Фонтанки. Комиссар принял от Драницына первый рапорт.

- Замучились, товарищ комиссар? - по-домашнему спросил Драницын, закончив официальную часть разговора.

- Пустяки, - холодно ответил Фролов. Он понял, что военспец хочет держаться с ним запросто. "Не торопись, братец. Сначала покажи, на что ты способен", - подумал он.

Отряд в полтораста человек, одетых по-разному, но снабженных винтовками и пулеметами, промаршировал по городу. Выйдя на грязную Полтавскую улицу, люди столпились у ворот товарной станции. Несколько спекулянтов, опасаясь облавы, дожидались именно здесь, а не у вокзала приезда мешочников с продуктами, пробиравшихся в город как бы с "черного хода". Цены стояли неимоверные.

Бойцы расселись на ступеньках подъезда здания товарной конторы. Некоторые прилегли на земле у забора, за которым находились пакгаузы. Одни подремывали, другие балагурили. Тут же пристроились и пулеметчики с тупорылыми пулеметами системы Лебедева или Максима. Фролов - с карабином за плечом, в потертой солдатской шинели, в черной морской фуражке с белым кантом - по внешнему виду ничем не отличался от своих подчиненных.

Один из спекулянтов - бородатый мужичонка с бегающими по сторонам глазками - подошел к бойцам.

- Опять на фронт, служивые? - ухмыляясь, спросил он Фролова. - Что и говорить, "мир да мир..." А теперь снова кровь проливать. Вот оно, вранье комиссарское!

Глаза Фролова сузились от гнева, мужичонка попятился и побежал к воротам.

- Ах ты, гидра!.. Контрик! - заговорили бойцы. - Кто производит голод? Они, товарищ комиссар, такие элементы.

Несколько человек кинулись вслед бежавшему. Спекулянт был пойман, комиссар приказал отправить его в комендатуру.

- Пришить его на месте, мародера, - сказал чей-то спокойный голос. Всего и делов! Чтоб не распространялся!

Андрей Латкин, сидевший поодаль, обернулся и узнал Жарнильского. Он хотел с ним заговорить, по тут пронзительно засвистел паровоз, и сразу все пришло в движение. Толпа бойцов, стоявшая в проезде возле конторы, загудела. Взводные командиры направили людей в ворота, к станционным платформам с деревянными навесами. Эшелон, состоявший из теплушек, был уже подан. Началась погрузка.

Ровно в полдень маршрут срочного назначения тронулся и под перестукивание вагонных колес, скрипенье осей, звуки гармошки стал набирать скорость.

Миновав Обухове, поезд свернул на Северную линию. Навстречу ему потянулись чахлые рощи, унылые полустанки, болота. После задыхающегося от жары огромного пыльного Петрограда люди радовались даже этой бедной природе и скудной зелени пригородов. В одной из теплушек стройно запели: "Вихри враждебные веют над нами..." В середине эшелона к стенке одного из вагонов была прибита гвоздями полоска кумача с надписью: "Прочь, гады, от Красного Питера!"