Николай Никитин - Северная Аврора

Калерия шла с подругами. Вслед за ними плелся Пашка, приятель Семена, босиком и с гармонью. Возле церкви толпился народ. Через раскрытые двери церковного притвора виден был иконостас, озаренный немногими свечами. Из церкви доносился запах ладана, слышны были возгласы священника, пение стариков и визгливый голос Мелосеева, стоявшего на клиросе. Всенощная уже кончалась.

Гармонист, проходивший мимо церкви, не стесняясь, пел свое:

По Москве Сенька гуляет,

Извозчика нанимает,

Извозчика не нашел,

Сам заплакал да пошел,

Ко товарищу зашел.

Ты, товарищ дорогой,

Сядь, подумаем со мной.

Уж я думал, передумал,

Кого к Любушке послать,

Кому Любушке сказать,

Что женюся на другой,

На богатой, на чужой.

Калерия обернулась и погрозила гармонисту кулаком.

- Доехало, - засмеялись бабы на завалинке. - Кошку бьют, невестке наметки дают.

С выгона показалось стадо. Впереди него неторопливо шел бык с железным кольцом, пропущенным сквозь ноздри. Позади стада брели пастухи в лаптях, с батогами. Стога курились от сырости. Мычали коровы, позвякивали колокольчики.

За линией окопов, вырытых неподалеку от деревни, отряд выставлял дозоры. Они либо углублялись на две или на три версты в лес, либо подходили к грунтовой дороге, идущей сюда из города Онеги. В этих же местах лежали по канавам секреты. Каждый секрет состоял из двух человек.

Старшим одного из секретов сегодня был назначен Иван Жарнильский. Вместе с молодым бойцом Маркиным он подошел к ложбинке пересохшего ручья, протекавшего неподалеку от берега реки Онеги. Обменявшись с товарищами паролем и отзывом, они залегли. Жарнильский выкопал в сече пещерку с таким расчетом, чтобы просматривалась дорога и кусок поля за ней.

Лежавший рядом с ним Маркин зевнул во весь рот и сладко потянулся.

- Раззевался, как лошадь! - с досадой сказал ему Иван. - Рановато! Нам до полночи тут барабанить. Ты на природу любуйся. Смотри, как хорошо!

- Вода да кочки... - вяло, со скукой в голосе отозвался Маркин.

- Ну, и довольно, - сказал Иван. - Для красоты много не надо.

- Неправильно Драницын дежурство распределил, - сказал Маркин. Отдежурим до полночи, а в четыре опять заступать. Дорога, то да се... Факт, не выспишься.

- Зато сразу отделаемся. И с колокольни долой. Живи, как хочешь, цельные сутки... Пойдем, Маркин, завтра рыбку половим. Я вчера из проволоки крючки обточил. Славные вышли крючки!.. Ты удить любишь?

Но Маркин будто и не слыхал его. Вынув кисет, он кое-как слепил цыгарку и подал табак Жарнильскому. Над болотом поднимался густой туман.

- До костей проймет! - Маркин выругался.

- Не нравится?

- Чему тут нравиться? Иван засмеялся:

- Живи ты легче, Маркин. Солдату, брат, ко всему привычку надо иметь, а ты все ворчишь. Ведь молодой еще... Кончим войну, дома обсушимся. Скоро скопом поднимется весь народ. Полегче будет. Войну кончим через годок...

Маркин усмехнулся.

- Не смейся, Петра. Факт... - Иван говорил с полной убежденностью. Глаза его, круглые, точно у птицы, добродушно глядели на Маркина.

- Вчера письмо получил от отца... - начал Маркин.

- Из Питера?

- Из Питера... Маму, пишет, похоронил...

Он вдруг стал совсем похож на мальчика. Глаза его заморгали. Иван расправил слежавшееся сено и сказал ему:

- Сюда ляг, бочком! Удобнее... Что поделаешь? Смерть - дело обыкновенное. Удивляться нечему. И падать духом тоже ни к чему. Слезы зря даны человеку, ей-богу. Я ими не пользуюсь. И тебе не советую, Маркин.

Стемнело. В далеких избах Ческой засветились огоньки. Бойцы замолчали, прислушиваясь к скрипу дергача на болоте. Вдруг Иван толкнул Маркина в плечо. Это было так неожиданно, что Петр вздрогнул.

По глинистой тропинке, ведущей к реке, шли два человека.

- Видишь? - шепнул Иван. Маркин всмотрелся.

- Да, это они. Любка с Андреем, - ухмыльнулся он. - А я вот сейчас свистну! Спугну.

- Не надо. Зачем?

Люба держала Андрея за руку, как было принято здесь между девушками и парнями. Дойдя до Онеги, они присели на валунах.

Было тихо. Трясогузки, попискивая на лету, носились над водой и глинисто-песчаными берегами. Андрей молчал, не зная, о чем говорить. Любка тоже молчала, покусывая травинку белыми зубами и вытянув босые ноги. Ее лукавые глаза иногда сами скашивались в сторону Андрея и словно спрашивали у него: "Ну, что ж ты... Так и будем молчать?" Губы складывались в задорную улыбку, будто она видела Андрея насквозь. Ему казалось, что она подсмеивается над ним.