Татьяна Окуневская - Татьянин день

...неужели Ядя?! Кроме нее, никто не знает о моих встречах с Трилоки... Неужели следили не за ним, а за мной... Трилоки - индус, на год старше меня, учился в Оксфорде, у нас он вместе со своей тетей, знаменитой прогрессивной деятельницей миссис Пандит, сестрой президента Неру, она первый посол Индии в Советском Союзе, и Трилоки помогает ей создать посольство...

Именно с приема в этом посольстве все и началось: прием был милым, тихим, домашним, и сама миссис Пандит домашняя, и две ее юные дочери, сестрички Трилоки... Это были его глаза... тогда, в снежных хлопьях, в парадном венгерского посольства, он совсем не говорит по-русски, я - по-английски, в мое свободное время мы катаемся за городом, было что-то мистическое в его покое, в его восточной тишине, в его безъязычии, и я все додумывала сама в его нежных словах, сказанных на незнакомом языке, и такое спокойствие находило на меня, тогда Трилоки приобрел словарь и, смеясь, перевел мне, что за ним почему-то следят и следят за всеми иностранцами. Встречи начались исподволь, тихо, странно. Наступила весна, мы уехали далеко за город, и я увидела в грязи первый распустившийся подснежник, Трилоки остановил машину, полез в грязь и принес мне этот подснежник. Когда я опаздывала на наши редкие свидания, у Трилоки лились слезы, и приходилось останавливаться - он не видел шоссе, и ничего еще между нами не было, потом я уехала надолго, на все лето, и только осенью мы встретились снова...

- Мы знаем все о вас. Мы следили за вами. Вам предъявляется статья 6.

- Что это?

- Шпионаж.

- С этой статьей я не согласна! Я действительно передавала Трилоки перепечатанные страницы из книги Станиславского "Моя жизнь в искусстве", о том, как стать хорошим артистом!

- Да вы к тому же еще и ехидная!

- Я хочу знать, кто и за что меня арестовал!

Меня увели.

Сорвалась! Наверное, нельзя этого делать. Я должна быть спокойной, чтобы понять, почему я здесь, что со мной происходит.

Скорее бы ночь! Скорее бы ночь! Температура спала, болезнь от потрясения вышибло, но еле стою на ногах.

На допрос.

Соколов груб. Зол.

- Мало того что сама антисоветчица, еще и других втягивала и создала эдакую прочную антисоветскую группку! Все они уже признались. - Соколов подает бумагу - я обвиняюсь по статье 58, пункт 10.

- А что это?

- Антисоветская агитация.

- В чем она заключается?

- А вот это уже покажут свидетели.

- Доносчики. Как я понимаю, свидетелей в вашем учреждении не бывает.

- А если так, то не считаете ли вы, что за ваши вот такие разговорчики я могу все что угодно с вами сделать.

- Считаю. Вы уже и делаете "все что угодно".

- Ну нет! Будет намного хуже!.. Так вот, лучше будет для вас, если вы признаетесь и все расскажете сами.

В камере лечь больше не дали: оказывается, лежала я потому, что болела, ложиться можно только после отбоя ко сну и до подъема, и когда я, сидя на кровати, закрыла глаза, тут же щелчок ключа.

- Откройте глаза.

Отбой. Упала на кровать.

- На допрос.

Перед Соколовым на столе какие-то бумаги, он их долго читает.

- А как, по-вашему, это не антисоветчина - сравнивать товарища Сталина с Николаем II?!

...где, когда я могла это сказать - не могу вспомнить... донос, где, где это могло быть... в нашей машине... ехали с праздничного приема, весь город заполнен изображениями вождя, у Белорусского вокзала изображение до неба, во весь рост, и я спросила у Бориса: что, и Николай II изображал себя так? Борис это рассказать не мог, кто же был с нами в машине... Караганов с женой... не может быть... на Караганова никто не обращал внимания, серенький, малоинтеллигентный, какой-то тихо скользящий, как Келлерман, какой-то критик или еще кто-то, почему он вообще бывал на таких приемах, почему - тогда нам это не приходило в голову...

- Нет, я такого случая вспомнить не могу.

- А где это вы в войну в компании поносили советское киноискусство?

- Я его могла поносить где угодно.

...неужели у Крепсов... в Москве еще комендантский час не отменен, еще мало людей возвратилось из эвакуации, никаких компаний не было, милый сценарист Крепс и его жена пригласили на селедку с горячей картошкой меня, режиссера Гиндельштейна и композитора Богословского, Борис был на фронте, и за мной заехал Гиндельштейн... на все вопросы отвечать "не помню" глупо, тем более что такой разговор ничего не значит.

- Да, такой разговор был, я вспомнила, где, когда и с кем, но в нем нет ничего антисоветского, я возмущалась по поводу кинематографистов, которые не помогают своими фильмами войне, а снимают картины по принципу "роли для своей жены" - все ведущие режиссеры снимают своих жен, - и назвала их кинематографическим Уолл-стритом.