Леонид Зданович - Тайны великих пророков

Прошло несколько минут, прежде чем я опомнился. Первой мыслью моей было, что надо мной подшутили.

Я вскочил с места и бросился в первую комнату, миновать которую не мог незнакомец.

Там я увидел, что писарь сидит и пишет при свете сального огарка, а денщик сидит на полу, у самой входной двери, которая оказалась запертой на ключ. На вопрос мой, кто сейчас вышел отсюда, удивленный писарь отвечал, что никто.

До сих пор я никому не рассказывал об этом, — заключил Алексей Петрович, — зная наперед, что одни подумают, что я выдумал, а другие сочтут меня за человека, подверженного галлюцинациям, но для меня это факт, не подлежащий сомнению, видимым и осязательным доказательством которого служит вот эта бумага. Теперь, надеюсь, ты не усомнишься в том, что мы еще раз с тобой увидимся».

И действительно, через год после того мы опять увиделись, а несколько месяцев спустя мне прислали эстафету о кончине Алексея Петровича. Когда впоследствии я отыскал в его бумагах таинственную рукопись, то оказалось, что он скончался в тот самый день и даже час, как ему было предсказано лет пятьдесят до этого».

О предчувствиях Лермонтова перед последним отъездом из Петербурга в 1841 году известно следующее.

В письме Александру Дюма от 10 сентября 1858 года поэтесса Е. П. Ростопчина вспоминает: «Отпуск его, Лермонтова, подходил к концу, а бабушка не ехала. Стали просить об отсрочках, в которых сначала было отказано, а потом они были взяты штурмом благодаря высокой протекции.

Лермонтову очень не хотелось ехать, у него были всякого рода дурные предчувствия. Наконец, около конца апреля или начала мая мы собрались на прощальный ужин, чтобы пожелать ему доброго пути.

Я одна из последних пожала ему руку. Мы ужинали втроем, за маленьким столом, он и еще другой друг, который тоже погиб насильственной смертью в последнюю войну.

Во время всего ужина и на прощанье Лермонтов только и говорил об ожидавшей его скорой смерти. Я заставляла его молчать и стала смеяться над его казавшимися пустыми предчувствиями, но они поневоле на меня влияли и сжимали сердце.

Через два месяца они осуществились, и пистолетный выстрел во второй раз похитил у России драгоценную жизнь, составлявшую национальную гордость. Но что было всего ужаснее, в этот раз удар последовал от дружеской руки».

Биограф Лермонтова лермонтовед Павел Александрович Висковатов записал рассказ Аполлинарии Михайловны Веневитиновой (1818–1884), урожденной Виельгорской:

«По свидетельству многих очевидцев, Лермонтов во время прощального ужина был чрезвычайно грустен и говорил о близкой, ожидавшей его смерти. За несколько дней перед этим Лермонтов с кем-то из товарищей посетил известную тогда в Петербурге ворожею, жившую у Пяти Углов и предсказавшую смерть Пушкина «от белого человека»; звали ее Александра Филипповна (Кирхгоф; известно, что она же предсказала гибель АС.Пушкина), почему она и носила прозвище «Александра Македонского», после чьей-то неудачной остроты, сопоставившей ее с Александром, сыном Филиппа Македонского.

Лермонтов, выслушав, что гадальщица сказала его товарищу, со своей стороны, спросил: будет ли он выпущен в отставку и останется ли в Петербурге? В ответ он услышал, что в Петербурге ему вообще больше не бывать, не бывать и отставки от службы, а что ожидает его другая отставка, «после коей уж ни о чем просить не станешь». Лермонтов очень этому смеялся, тем более что вечером того же дня получил отсрочку отпуска и опять возмечтал о вероятии отставки.

— Уж если дают отсрочку за отсрочкой, то и совсем выпустят, — говорил он».

Но когда нежданно пришел приказ поэту ехать, он был сильно поражен. Припомнилось ему предсказание.

Владимир Константинович Истомин (1847–1914) встречался со Львом Толстым в течение 1867–1888 годов. Сохранился его рассказ о видении русского классика.

«В поездку мою в Ясную Поляну в феврале месяце 1877 года я имел со Львом Николаевичем замечательный разговор, который и считаю нужным привести в его главных чертах.

Однажды, после обеда, мы перешли со Львом Николаевичем в ту комнату, где на полу лежала шкура убитого им медведя.

Лев Николаевич улегся на диване, а я сел у окна в глубокое и удобное кресло. Совсем стемнело, только полоса света проникала из столовой в комнату сквозь полуоткрытую дверь, да иногда лицо Льва Николаевича освещалось вспыхивающею папиросою.

Я тоже курил. Обстановка располагала к известной интимности; разговор наш коснулся творчества, и я решил спросить Толстого, как зародилась в нем мысль об Анне Карениной…