Мамед Ордубади - Тавриз туманный

Говоря все это, Нина сильно жестикулировала сжатыми кулаками.

Ее горячее признание еще более усилило мое подозрение относительно этой девушки. Нина дрожит от восторга, Ираида смеется над нею, а я все думаю о том, чем кончится наше путешествие...

Я презирал себя за допущенную ошибку, горько смеясь над революционером, добровольно вошедшим в общество шпионок.

Но делать было нечего: мы уже были в пути. Меня занимала и другая мысль: если бы девушка с таким настроением была в руках революционной организации, чего только она не могла бы сделать? Сколько храбрости могла бы она выказать!

Взошло солнце. Мы остановились в Дарадизе перед чайханой... На шум подъехавшего фаэтона оттуда выбежало несколько вооруженных людей. То были повстанцы из селения Шуджа и Алемдар, нападавшие вчера на помещиков.

Вожаком их теперь был Алекбер, двоюродный брат Хакверди, который был убит вчера помещиком.

Они бежали от преследования помещиков в Тавриз. Алекбер-старый революционер. Еще начальник почты говорил мне о нем. Тут я познакомился с ним.

Мы решили выпить здесь чай и позавтракать. Для девушек, которые не захотели войти в землянку чайчи, расстелили ковер на открытом воздухе.

Видя, как дружно я беседую с Алекбером, Ираида подозрительно поглядывала на меня.

Нина также с интересом наблюдала за мной. Видимо, она придавала большое значение моему знакомству с начальником вооруженного отряда.

Покончив с завтраком, мы продолжали путь. Алекбер с несколькими товарищами поехал проводить нас через узкие проходы.

- Почему эти всадники провожают нас? - спросили девушки с тревогой.

- Это - их обязанность, за это они получают жалованье, - ответил я, желая их успокоить.

Девушки удивленно переглянулись.

- Какое заботливое государство, - проговорила Нина. - Оказывается, ездить по этой дороге не так уж страшно.

- Верно, - ответил я, - но иногда бывают несчастные случаи.

Девушки больше не задавали вопросов.

Кучер наш распевал сложенные про Саттар-хана песни. Девушки, не понимая слов, с большим интересом прислушивались к восточному мотиву.

"Саттар-хан я, Исмаил-хана сын,

Великой революции молодой сын,

Оружие взяв, я пренебрег своей жизнью,

Из кубка революции шербета испил.

Семь-восемь джигитов-друзей я собрал,

На гнедом коне поскакал на фронт.

Войска разгромил я, отряды разогнал,

Из конца в конец весь Тавриз я прошел.

Амрахиз, Хиабан, Лилабад, Сурхаб,

Шешгилан, Маралан, Девечи, Ахраб,

Обо мне, Саттар-хане, повсюду говорят,

Моей доблести, силе хвалу воздают!.."

Я перевел девушкам слова песни, которая сильно заинтересовала Нину.

- Неужели Саттар-хан начал свое дело только с восемью товарищами? взволнованно заговорила она, и в глазах ее сверкнули искры восхищения.

Я стал рассказывать ей о Саттар-хане.

- Он отважен, в нем много величия. Он никогда не свернет с пути, если б даже впереди его ждала смерть. Саттар-хан начал борьбу, когда на его стороне была горсточка людей, но скоро число его сторонников увеличилось.

- А кто окружает его? - спросила Нина.

- Люди, недовольные правительством; крестьяне, доведенные до нищеты и бежавшие от ига помещиков в город; патриоты из духовенства; мелкие торговцы, которых грабили шахские чиновники; иранские социал-демократы, бедняки, мелкая буржуазия и другие...

Нина подскочила на месте и, потирая руки, сказала восторженно:

- Вот таких людей, как Саттар-хан, я и искала в романах, а теперь увижу живого героя революции. Я еду в самый центр героической борьбы!

Оживленная беседа не прекращалась до самой станции Чырчыр.

Эта станция, находящаяся на самом Джульфа-Тавризском шоссе, в центре сел, расположенных между Марандом и Джульфой, была особенно многолюдна.

Тут были чайные и другие лавки. Здесь останавливались на ночлег караваны, фаэтонщики кормили тут лошадей, а пассажиры завтракали.

На станции Чырчыр был размещен большой отряд повстанцев во главе с Хафиз-эфенди, охранявший дорогу Тавриз-Джульфа и поддерживавший связь с социал-демократами Кавказа.

Я повидался с Хафиз-эфенди, который пригласил нас на ночлег к себе, но мы отказались, решив доехать до города Маранда и переночевать там.

Тогда он остался обедать с нами.

Недалеко от нас сидели крестьяне, которые пели марсие и плакали. Удивительнее всего было то, что и поющие марсие и плачущие были моллы. У всех на головах были чалмы.

Девушки, впервые видевшие такую сцену, замерли в недоумении.