Ларс Браунворт: Забытая Византия, которая спасла Запад

Неприятие божественности Диоклетиана подрывало саму основу имперской власти, и с этим император мириться не собирался. Эти опасные мятежники, безбожники, отрицающие святость власти, должны были быть уничтожены. Был оглашен эдикт, требующий пожертвований императору под страхом смерти, и Римская империя предприняла свою последнюю серьезную попытку подавить христианство.

Произведенный эффект был ужасающим — особенно на востоке, где эдикт проводился в жизнь с чудовищной жестокостью. Там разрушали церкви, сжигали христианские сочинения, тысячи людей были брошены в тюрьмы, замучены или убиты. Но несмотря на рвение, с которым действовали исполнители, преуспеть они не могли. Язычники и христиане более или менее успешно сосуществовали на протяжении многих лет, и преследуемая церковь воспринималась с состраданием. Разумеется, ходили и сплетни о каннибализме и безнравственности, о том, как христиане тайно собираются, чтобы есть плоть и пить кровь их господина — но на самом деле никто не воспринимал эти рассказы всерьез. Большинство язычников отказывалось верить, что религия, которая одобряет уплату налогов, крепкие семьи и честную торговлю, может быть прибежищем опасных отступников, угрожающих безопасности государства. Христиане были соседями и друзьями, самыми обычными людьми, что изо всех сил старались преодолеть невзгоды этого мира. В любом случае христианство нельзя было ни игнорировать, ни просто уничтожить. Оно уже распространилось по всей империи и готово было изменить мир.

Диоклетиан сражался против христианства в безнадежной битве, и в 305 году н. э. он понял это. Правление сроком в двадцать один год оставило его физически истощенным, и великолепие его должности не могло этого возместить. В возрасте около шестидесяти лет, с подорванным здоровьем, император осознал, что его молодость и зрелость прошли в служении государству, и не захотел посвятить остаток своих дней дальнейшему несению этой ноши. Ошеломив своих соправителей, он предпринял шаг, беспрецедентный в истории Рима — объявил о своей отставке. Впрочем, как и следовало ожидать от Диоклетиана, это не было простым отречением. В своем роде это было деяние столь же претенциозное, как и прочие его дела: безграничное доверие самому ходу истории.

Античный мир никогда особо не интересовался вопросами наследования. Римская империя, как и многие древние государства, традиционно передавала трон от отца к сыну, удерживая контроль над государством в руках небольшой группы людей. Самой большой слабостью этой системы было то, что если династия прерывалась, неспособная произвести наследника, мир империи погружался в кровавую войну, пока не определялся сильнейший. Что бы достигшие успеха императоры ни говорили о своем божественном праве, правда была в том, что законность их правления основывалась на физической силе, выдающемся уме или вовремя совершенных убийствах. Только в писаных конституциях эпохи Просвещения политические режимы найдут решение для этой фундаментальной проблемы. Без этого каждое правление сводилось к принципу выживания сильнейшего — или, как это по-республикански откровенно выразил Август, «carpe diem» — «лови момент».

Рим никогда не придавал особого значения принципам наследования, но теперь эта проблема стала насущной. За два столетия до Диоклетиана, во времена, которые по сравнению с истерзанной войной современностью представлялись идиллическим Золотым Веком, яркие, но бездетные правители выбирали наиболее способных людей из своего окружения и усыновляли их как наследников. Почти сотню лет трон переходил от одного одаренного правителя к другому, подтверждая высокий уровень власти и престижа Рима и ясно показывая, как выглядит занятие должности по добродетели, а не по крови. Но этот оазис удачного правления сложился только потому, что никто из этих императоров не имел своих детей, и в конечном итоге порядок наследования стал Ахиллесовой пятой. У Марка Аврелия, последнего из «усыновленных» императоров, было тринадцать детей, и после смерти он оставил империю своему сыну Коммоду. Опьяненный властью и совершенно не способный к управлению, новый император провозгласил себя воплощением Геркулеса, принял титул Pacador Orbis (Умиротворитель Мира) и переименовал Рим и некоторые из месяцев года в свою честь. Римский народ терпел развращенное правление своего страдающего манией величия императора в течение двадцати долгих лет, пока наконец сенаторы не взяли дело в свои руки и Коммод не был задушен в собственной ванной. [6] Помимо прочих непотребств, Коммод прославился тем, что тысячи калек при нем были забиты до смерти на цирковой арене. Так просвещенный обычай еще раз уступил династической случайности.