Женевьева Брюнель-Лобришон - Повседневная жизнь во времена трубадуров XII—XIII веков

Во многих из дошедших до нас текстов содержится резкая критика Церкви, Рима, клириков, а также церковных институтов в целом; в то же время тексты эти свидетельствуют о том, что авторы их были искренне верующими людьми. Средние века, и в частности XII и XIII века, являются христианским временем, когда евангельские ценности ставятся исключительно высоко, чему немало способствовал небезызвестный Франциск Ассизский, по-своему, «в духе времени», сумевший возродить их заново. Не покидая лона Римской католической церкви, он переплавляет в горниле своего учения доктрину катаров о не-стяжательстве и стремление достичь общественного идеала, примером которого служит куртуазный универсум трубадуров.

Самым объемным и хорошо сохранившимся произведением средневековой окситанской литературы является поэма «Бревиарий любви», изначально задуманная как энциклопедия; количество имеющихся сегодня рукописей этого текста примерно равно числу сборников песен трубадуров, составленных в XIII веке [275] Voir Hasenohr G. et Zink М., op. cit. , p. 998–999. . Автору «Бревиария» удалось соединить воедино все духовные течения, существующие на юге Франции, начиная с первых трубадуров и до спиритуалов, самых непримиримых сторонников францисканской бедности. О создателе «Бревиария» Матфре Эрменгау известно не слишком много. Он родом из Битерруа, легист по образованию, адепт учения францисканцев; есть основания предполагать, что он был членом ордена миноритов. В сочинении он делает дерзкую попытку синтезировать идею связующего звена между Богом и его творением; функцию этого звена он отводит Любви (Амору), метафизическому единству, правящему миром. Описывая Древо Любви, образ, определивший структуру произведения, автор дает развернутое изложение христианской доктрины и христианской морали. Привилегированное место в нем отводится молитве во всех ее формах. Мирянам — а в XIII веке трубадуры в большинстве своем были именно таковыми — он советует молиться от всей души, в укромном уголке, ибо, говорит он:

«Мне хочется, чтобы отныне вы знали, что Господь не живет там или здесь, в церкви или в ином другом здании, и с уверенностью отвечали, что Господь пребывает всюду. Однако доподлинно известно, что главным жилищем своим он избрал сердце доброго человека» [276] Prier au Moyen Age. Pratiques et expériences V-e — XV-e siècles , sous la dir. de Bériou N., Berlioz J. et Longere J., Turnhout, Brepols, 1991, p. 202. .

В конце XIII века Пейре Карденаль сочиняет эстрибот, где выступает в роли глашатая кредо мирянина:

Я верую в единого Бога, рожденного человеческой матерью, / В сына Святой Девы, который спас нас. / Он — Отец, он — Сын, он — Дух Святой, / Он един в трех лицах. / Я верю, что Он отверз небеса, чтобы изгнать падших ангелов, / И верю, что, когда Он появился, святой Иоанн /Обнял Его и покрестил Его водою. / Иоанн знал о своей миссии еще до своего рождения: / Во чреве своей матери он повернулся вправо. / Я верую в Рим, в святого Петра, которому было велено / Судить нас по делам нашим, по замыслам и по грехам [277] Trad. Gougaud H. Poèmes politiques de troubadours, op. cit. , p. 76–77. .

Трубадур умолкает; он говорил «во имя Бога, дабы Его возлюбили еще больше». Вот так и святой Франциск, прозванный «Poverello» («беднячком»), бегал по улицам Ассизи, крича: «Любовь не возлюбили!»

Не будет преувеличением сказать, что «Бревиарий любви» является своеобразным синтезом учения о Любви. И хотя это сочинение никак нельзя причислить к сборникам песен трубадуров, тем не менее в нем приводится двести шестьдесят две (!) цитаты из кансон шестидесяти шести трубадуров; не будь «Бревиария», некоторые кансоны до нас не дошли бы…

Трубадуры видят, как в мире воцаряется дух наживы. Зачем богач кичится своим богатством, возмущается поэт, ведь конец — вот он, каждому до него рукой подать, каждому предстоит проститься с жизнью, проститься с любовью. И всем придется вручать Господу свою душу, свое единственное неотчуждаемое богатство, полученное в дар от Него.

Lauzengiers , подхалимы из окружения сеньора, образуют основную группу придворных, процветающих при южнофранцузских дворах. Об этом свидетельствуют жесты ( chansons de geste ) из цикла о Гильоме Оранжском, созданном в XII веке, например «Нимская телега» [278] Voir Monson D. «Les lauzengiers», Medioevo romanzo , t. 19, 1994, p. 219–235. . Но уже в лирической поэзии XII века семантическое поле слова lauzengier постепенно расширяется, им начинают обозначать также любителя позлословить [279] Cropp G. M. Le Vocabulaire courtois des troubadours de l’époque classique , Geneve, Droz, 1975, p. 237–245. . Серкамон и Маркабрюн первыми употребили термин lauzengier со значением «клеветник»; к льстивым словам, с которыми придворный угодник обращается к сеньору, добавляется клевета: льстец не упускает возможности позлословить; так при дворе постепенно воцаряются испорченные нравы. В лирических стихотворениях, прославляющих куртуазную любовь, персонаж, обозначаемый словом lauzengier , обычно не идентифицирован. Lauzengier — тот, кто пытается нарушить гармонию в отношениях между влюбленным поэтом и дамой, он вредит амору , нашептывая дурное о возлюбленном даме или же о даме возлюбленному, и так до тех пор, пока влюбленные в конце концов не расстанутся. «Клеветник» может быть знатного рода, однако озлобленность унижает его, низводит до уровня виллана как в моральном, так и в социальном плане. Как к виллану относятся к нему и в легенде о съеденном сердце, рассказанной в жизнеописании руссильонского трубадура Гильема де Кабестаня [280] Boutière J. Biographies, op. cit. , p. 530–535. . Клеветник ( lauzengier ) в подавляющем большинстве своем является анонимом, тем не менее он наделен могучей властью слова; этот злокозненный посредник препятствует рыцарю вести себя куртуазно, как подобает. Предавая амор , клеветник становится врагом всего общества. Именно на клеветников Раймбаут Оранский возлагает основную вину за угасание fin’amor , которое он наблюдает повсюду [281] Таков смысл стихотворения о перевернутом цветке; см.: Вес P. Anthologie, op. cit. , 148–152; voir aussi p. 155, v. 22. .