Женевьева Брюнель-Лобришон - Повседневная жизнь во времена трубадуров XII—XIII веков

Я был слугой, был нищим, и теперь перечислю все, чем мне довелось заниматься. Я был арбалетчиком, разносил мясо и пиратствовал, был сутенером и контрабандистом, рыбаком и конюшим. Я прекрасно умею класть кирпичные стены, а в шитье мне поистине нет равных. Я часто развозил рыбу и подбил на охоте более сотни птиц. А еще я хороший и умелый трубадур, потому что умею слагать сирвенты и тенсоны; еще я могу быть жонглером… [124] Вес P. Burlesque et obscénité… op. cit. , p. 81–84.

И так далее, в таком же роде, дабы позабавить публику.

Во многих кансонах реальность действительности преображается в реальность литературную: песня на народном языке приравнивается к песне, доступной всем. Исполняющий роль жонглера должен носить прозвище, например Алегрет, то есть «веселый», или Пистолета — «мелкая монетка», а возможно, и «тот, кто любит монетки»; Пистолета также может обозначать «письмецо», то самое, которое жонглер, исполняющий роль посланца между трубадуром и его дамой, относит по адресу. Но кто скрывается под этими прозвищами? Псевдонимы нисколько не облегчают идентификацию личностей.

Чтобы наглядно показать, сколько различных видов деятельности могло исполнять лицо, именуемое жонглером, отметим также использование этого слова в качестве прозвища, данного возлюбленному: одна из дам, влюбленная в Раймбаута Оранского, дала ему сеньяль ( senhal ) «мой жонглер». Некоторые усмотрели в нем эротический намек.

Оставив в стороне неотесанных и сервильных жонглеров, скажем, что издавна существовали «хорошие» жонглеры, послушать которых советовали даже церковники. «Положительные» жонглеры ввели в моду кантилены о житиях святых, жесты ( chansons de geste ), назидательные рассказы, призванные возвышать душу и ум слушателей; в песнях, славивших рыцарские и христианские добродетели, аудитория находила себе героев для подражания. Примерно к 1150 году святой Бернар окончательно дистанцировался от традиционно критического отношения церковников к комедиантам и в своих проповедях без колебания сравнивал себя с царем Давидом, танцующим для Господа, то есть с жонглером. В XIII веке монахи нищенствующих орденов — доминиканцы и францисканцы — реабилитируют статус жонглера, заимствуя у этих специалистов зрелищных искусств различные приемы для привлечения внимания уличной толпы, собиравшейся на городских площадях и рынках, пространство которых странствующим проповедникам приходилось делить с жонглерами. Святой Франциск Ассизский подражает исполнителю на виоле и исполняет кансоны трубадуров, чтобы привлечь внимание толпы, а ученики его называют себя «жонглерами Господа». Сам святой Фома Аквинский отважится определить жонглерам место в христианском обществе, где умеренная игровая деятельность официально разрешена Церковью. Жонглеры, прежде гонимые со всех сторон, становятся необходимыми членами общества, их начинают ценить, особенно когда они полностью интегрируются в придворную среду и обосновываются при дворах владетельных князей и сеньоров. Эти кардинальные изменения в положении жонглеров происходят в XIII веке, однако на этом они и заканчиваются: ремесло жонглера медленно, но неуклонно начинает сходить с общественной сцены.

Трубадур же, исполняющий кансоны о мирской любви, идеальной в силу подчинения ее куртуазному кодексу, или сирвенты, политические или назидательные, напротив, с самого начала получил место как среди придворных, так и в среде жонглеров. Серкамон и Маркабрюн нашли пристанище при дворе герцога Аквитанского, сына первого трубадура. Но многим трубадурам, особенно начиная с середины XII века, приходилось странствовать от двора к двору, зарабатывая на хлеб насущный, создавая себе репутацию и одновременно содействуя славе сеньора и окрестных мест. Неустойчивое и зависимое финансовое положение, зачастую крайне неудовлетворительное, заставляло трубадуров буквально бегать в поисках работы, если только у них в колчане не было «запасной стрелы», например второго ремесла: как отмечает Р. Харвей [125] Harvey R. «Joglars and the professional status of the early troubadours», Medium Aevum , t. 62, 1993, p. 221–241. , Бернарт Марти, к примеру, был художником — умел писать миниатюры в рукописях. Некоторые трубадуры имели постоянный кров и стол, например, в приорстве — подобно Монаху Монтаудонскому; отпущенный в мир за свой песенный дар, он тем не менее продолжал числиться «монахом» Монтаудонской обители.

По своему статусу трубадур не принадлежал ни к одной социальной категории; определение «трубадур» включало понятия и артиста, и человека, получившего утонченное воспитание. Согласно новому идеальному видению, в обществе должны были царить знания, мера, храбрость, словом, ценности, взаимодействие которых составляло основу сюжета куртуазных кансон, однако весьма далекие от реализации в повседневной жизни. Трубадуры XII века не имели ничего общего с романтическими поэтами XIX столетия, поэтами, для которых поэзия была единственным занятием: иных функций, кроме сочинения стихов, у них в обществе не было. Мысль об особой роли поэта зародится только после альбигойского Крестового похода в период объединения литературы и политики перед угрозой утраты автономии югом Франции и присоединения его к королевскому домену Капетингов. В ситуации противостояния трубадур станет идеологом сопротивления. Его тексты приобретут политическую окраску, станут идеологически выдержанными.