Роман Белоусов - Франсуа Антон Месмер

Еще до того, как Фариа впервые приехал в Париж, он познакомился с маркизом Пюисегю-ром — учеником «излечителя» Месмера, с упорством фанатика проповедующего свое учение о «животном магнетизме». От маркиза узнал, что тот, следуя наставлениям Месмера, научился улавливать некие сверхъестественные токи, от которых якобы зависят все явления, носящие название магнетических. В итоге он открыл особое состояние, названное им искусственным сомнамбулизмом. Пюисегюр и посвятил Фариа в практику магнетизма. С тех пор аббат, вспомнив о своих предках браминах, широко использовавших гипноз, стал последователем ученого маркиза.

В доме на улице Клиши отбоя не было от посетителей, в основном женского пола. Одних приводила сюда надежда на исцеление от недуга, других — возможность себя показать и мир посмотреть, третьих — просто любопытство. Странная личность аббата, высокий рост и бронзовая кожа, репутация чудодея и врачевателя немало способствовали успеху его предприятия.

Очень скоро опыты убедили его в том, что нет ничего сверхъестественного в так называемом сомнамбулизме. Он не прибегал к «магнетическим» пассам, не использовал ни прикосновения, ни взгляды. Словно маг из восточной сказки, аббат вызывал «магнетические явления» простым словом «Спите!». Произносил он его повелительным тоном, предлагая пациенту закрыть глаза и сосредоточиться на сне.

Свой опыты он сопровождал разъяснениями. «Не в магнетизме тайна магнетического состояния, а в магнетизируемом — в его воображении, — наставлял он. — Верь и надейся, если хочешь подвергнуться внушению». Это было за четверть века до английского врача Джемса Брэда, раскрывшего тайну гипнотических состояний. Тайна эта — внушение. Никаких особых сил, будь то «животный магнетизм» или сомнамбулический сон, не существует.

Тем не менее церковники с яростью и хулой обрушились на аббата. И хотя был человеком верующим, он не колеблясь встретил эти нападки теологов, утверждавших, что магнетизм — результат действия флюидов адского происхождения.

И снова, как и в случае с Месмером, ретрограды ученые и схоласты церковники победили. Их проклятия и наветы заставили клиентов забыть дорогу в дом на улице Клиши. Маг и волшебник аббат Фариа был всеми покинут. Без пенсии, сраженный превратностями судьбы, покинутый теми, кто еще недавно ему поклонялся и славословил, он оказался в нищете.

Чтобы не умереть с голоду, пришлось принять скромный приход. Тогда-то он и написал книгу, посвятив ее памяти своего учителя Пюисегюра. Н азывалась она «О причине ясного сна, или Исследование природы человека, написанное аббатом Фариа, брамином, доктором теологии». Умер он в 1819 году. Имя его, как и имя Месмера, осталось в списках тех, кто проложил пути психотерапии, стал предтечей открытий в медицине XIX и XX веков, таких имен, как доктор Шарко и других, а вслед за ним и великого Зигмунда Фрейда с его учением о психоанализе.

Увлечение магнетическими сеансами Месмера стало повальным. Словно эпидемия охватила многих и продолжала распространяться. Кроме больных к Месмеру на его сеансы стремились попасть и просто любопытные. Провести два-три часа в доме чудо-доктора возле его магнетического волшебного чана было не только интересно — это стало модным времяпрепровождением. Для одних это было чем-то вроде посещения выступлений популярного проповедника, для других — присутствием на представлении знаменитого фокусника. Вот именно фокусника! — возрадовались противники Месмера. Более того, кричали они на всех перекрестках, что это шарлатанство, а сам Месмер обыкновенный знахарь.

Особенно усердствовали Общество врачей и академия. И если культурные круги Парижа, включая и часть аристократов, были за «божественного немца», как они называли Месмера, то Медицинский факультет яростно нападал на него.

Похоже, повторялась история, случившаяся с ним в Вене. Каждый шаг вперед в изучении любого таинственного явления в области медицины вызывал бурную реакцию протеста. Характеризуя нравы, царившие в медицинской среде, современник писал: «Медицинский факультет в наше время все еще преисполнен ошибок и предрассудков самых диких, варварских веков. В то время как естествознание, действуя помимо медицины, достигло такого прогресса, последняя, по-видимому, прекрасно себя чувствует в сплошных потемках старых формул и боится света…»

Доктора, писал Мерсье в своей книге, защищая Месмера, не приняли торжественного вызова, сделанного им коллегой. Может быть, после этого они станут поскромнее и перестанут рассуждать о непонятных для них операциях, производимых их противником, и подождут, пока само время выскажется по этому поводу. Но каковы бы ни были итоги опытов, продолжал Мерсье, им все же придется упрекать себя за то, что они не смогли ни пойти навстречу полезному открытию, ни указать на заблуждение противника, в то время как общий голос призывал их к этому, а их нападки, брань и раздражение против автора сделанного открытия нуждались в каком-либо обосновании.