Шломо Занд - Кто и как изобрел Страну Израиля

Это предложение имело огромное значение. Впервые крупная европейская держава вступила в территориальные переговоры с крошечным сионистским движением. Хотя угандийский план возник на базе узких колониальных потребностей Великобритании, хуже того — он мотивировался в основном желанием избавиться от прибывающих в страну еврейских эмигрантов, его выдвижение стало поворотным пунктом как в истории молодого сионистского движения, так и в том, что касается нетривиальной исторической динамики отношения британских элит к «потомкам» библейского народа. Сионизм, бывший до того второстепенным элементом жизни еврейских общин мира, жаждал дипломатической легитимации. Теперь он ее получил — причем в полном объеме. Британия, со своей стороны, стала с этого момента восприниматься как главный попечитель судеб евреев, которых начало XX века, мягко говоря, не баловало.

Под сильнейшим нажимом Герцля угандийский план был утвержден VI Сионистским конгрессом — как и следовало ожидать, после бурных дебатов и с огромным волнением. При этом, честно говоря, никто не воспринял его всерьез. В те времена было очень трудно найти людей, готовых эмигрировать в Палестину; когда речь заходила об отдаленном уголке Восточной Африки, лишенном мифологического обаяния, необходимого для строительства национальной родины, задача становилась практически неразрешимой. Герцль, однако, прекрасно понимал, что выдвижение этого плана министерством колоний Соединенного Королевства создает важный прецедент; разумеется, это еще не признание прав сионистов на владение Палестиной, но уже констатация наличия у них прав на территорию как таковую.

К моменту возникновения угандийского плана харизматичный лорд Артур Джеймс Бальфур стал новым премьер-министром. Он поддержал «полусионистский» план Чемберлена, кроме всего прочего, потому, что он хорошо вписывался в намерения Бальфура провести драконовский закон против иностранной эмиграции. Бальфур, рассматриваемый сионистской летописью как величайший благодетель «еврейского народа» в истории Нового времени, начал свои взаимоотношения с этим «народом», по его собственному выражению — «расой», с политических ходов, имевших целью помешать преследуемым сыновьям и дочерям «народа» найти — не дай бог — убежище на его родине, в Британии. В 1905 году, в ходе парламентских дебатов, лорд Бальфур заявлял, что еврейские эмигранты вступают в брак исключительно между собой и совершенно не готовы (и едва ли будут готовы) по-настоящему вписаться в британскую нацию. Стало быть, Британия имеет бесспорные моральные основания пресечь их въезд на ее территорию. Чтобы доказать всему миру, что решения, направленные против чужаков, не являются в своей основе антигуманными, он особо выделил в своей речи угандийский план — эмигрантам предложены обширные и плодородные земли в колониях, так что им абсолютно не на что жаловаться [401].

Разумеется, такая политическая позиция не непременно превращает Бальфура первых годов XX века в лютого юдофоба; совершенно аналогично, европейские лидеры начала XXI века, пытающиеся жесткими мерами остановить ищущих работы эмигрантов на пути в свои страны, не становятся автоматически истерическими исламофобами. Антисемитизм — это обобщающий термин, сводящий воедино пестрые [402]проявления широкого спектра мнений, отражающих неприятие евреев или враждебность к ним. Бальфур никогда особенно не ненавидел евреев, хотя существуют свидетельства, указывающие, что он им отнюдь не симпатизировал. Прежде всего он не хотел, чтобы в самой Британии их стало слишком много. Это — изоляционистское — мировоззрение премьер-министра было чрезвычайно последовательным — судя по всему, оно определяло его действия и в 1917 году.

Политическая линия Бальфура в 1905 году явилась поворотным пунктом в том, что касается отношения Британии, а быть может, и всей Западной Европы к «чужакам». Поучительная диалектика: как раз в то время, когда Британия беспрерывно совершала вооруженные вторжения во всевозможные уголки земного шара, не будучи туда никоим образом приглашенной, она сочла уместным изменить свою традиционную, освященную историей политику: из либеральной страны, предоставляющей убежище беженцам, она превратилась в почти герметически закрытую для «чужаков» территорию — даже если эти «чужаки» были преследуемы и гонимы. В империалистическую эпоху люди должны перемещаться лишь в одном направлении — из метрополии к окраинам.